Елена Генриховна Гуро

Ты веришь в меня?

— Я верю в тебя. -

А если они все будут против меня?

Ну да, какой же ты, я верю в тебя.

Если все мои поступки будут

позорно против меня?

Я же верю в тебя!

В небо улетает, улетает ласточка –

кружится от счастья.

На дюне пасмурно, серо и тихо.

Куличок льнет к песку.

В летней тающей тени

я слежу виденья,

их зеленые кивки,

маски и движенья,

лёжа в счастьи солнечной поры.

Подойди, подойди близенечко,

мой сынок,

проваландался маленько-маленечко

мой денек, мой денек.

Подошел, приласкался нежнечко

на часок, на часок.

У меня сердечко екнуло,

мой сынок, мой сынок.

У меня из рук плетка выпала

он смеется — дружок:

проленился я маленько.

Да, маленько-маленечко

мой денек.

Как рано мне приходится не спать,

оттого, что я печалюсь.

Также я думаю о тех,

кто на свете в чудаках,

кто за это в обиде у людей,

позасунуты в уголках — озябшие без ласки,

плетут неумелую жизнь, будто бредут

длинной дорогой без тепла.

Загляделись в чужие цветники,

где насажены

розовенькие и лиловенькие цветы

для своих, для домашних.

А все же их хоть дорога ведет -

идут, куда глаза глядят,

я — же и этого не смогла.

Я смертной чертой окружена.

И не знаю, кто меня обвел.

Я только слабею и зябну здесь.

Как рано мне приходится не спать,

оттого, что я печалюсь.

Поклянитесь однажды, здесь мечтатели,

глядя на взлет,

глядя на взлет высоких елей,

на полет, полет далеких кораблей,

глядя как хотят в небе островерхие,

никому не вверяя гордой чистоты,

поклянитесь мечте и вечной верности

гордое рыцарство безумия,

и быть верными своей юности

и обету высоты.

Раз я сидел один в пустой комнате,

шептал мрачно маятник.

Был я стянут мрачными мыслями,

словно удавленник.

Была уродлива комната

чьей-то близкой разлукой,

в разладе вещи, и на софе

книги с пылью и скукой.

Беспощадный свет лампы лысел по стенам,

сторожила сомкнутая дверь.

Сторожил беспощадный завтрашний день:

«Не уйдешь теперь!..»

И я вдруг подумал: если перевернуть,

вверх ножками стулья и диваны,

кувырнуть часы?..

Улыбается вывеске фонарь,

И извозчичьей лошади.

Сосульки повисли на крышах, как ледяные кудрявые гривы.

Кто-то бродил без конца, без конца,

Танцевал и глядел в окна,

А оттуда мигала ему пустота...

Ха, ха, ха, — хохотали стекла...

Можно на крыше заночевать,

Но место есть и на площади!

Город большой, — толку-учий!