Анна Андреевна Ахматова

В сущности, никто не знает, в какую эпоху он живет. Так и мы не знали в начале десятых годов, что жили накануне европейской войны и Октябрьской революции.

И в ночи январской, беззвездной,

Сам дивясь небывалой судьбе,

Возвращенный из смертной бездны,

Ленинград салютует себе.

Ива на небе пустом распластала

Веер сквозной.

Может быть, лучше, что я не стала

Вашей женой.

Память о солнце в сердце слабеет.

Что это? Тьма?

Может быть... За ночь прийти успеет

Зима.

Я пью за разоренный дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоём,

И за тебя я пью, —

За ложь меня предавших губ,

За мёртвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас.

И снова осень валит Тамерланом,

В арбатских переулках тишина.

За полустанком или за туманом

Дорога непроезжая черна.

Так вот она, последняя! И ярость

Стихает. Всё равно что мир оглох...

Могучая евангельская старость

И тот горчайший гефсиманский вздох.

И требовала, чтоб кусты

Участвовали в бреде,

Всех я любила, кто не ты

И кто ко мне не едет...

Я говорила облакам:

«Ну, ладно, ладно, по рукам».

А облака — ни слова,

И ливень льется снова.

И в августе зацвел жасмин,

И в сентябре — шиповник,

И ты приснился мне — один

Всех бед моих виновник.

Она бредила, знаешь, больная,

Про иной, про небесный край.

Но монах сказал, укоряя:

«Не для вас, не для грешных рай».

На землю саван тягостный возложен,

Торжественно гудят колокола,

И снова дух смятен и потревожен

Истомной скукой Царского Села.

Пять лет прошло. Здесь все мертво и немо,

Как будто мира наступил конец.

Как навсегда исчерпанная тема,

В смертельном сне покоится дворец.

И мне показалось, что эти огни

Со мною летят до рассвета.

И я не дозналась — какого они,

Глаза эти странные, цвета.

... отсутствие — лучшее лекарство от забвения (объяснить потом), лучший же способ забыть навек — это видеть ежедневно (так я забыла Фонтанный Дом, в котором прожила 35 лет).