Владимир Высоцкий

А Русалка, вот дела — честь недолго берегла,

И однажды, как смогла, родила,

Тридцать три же мужика не желают знать сынка,

Пусть считается пока сын полка.

Как-то раз один колдун, врун болтун и хохотун,

Предложил ей, как знаток бабских струн,

Мол, русалка, все пойму и с дитем тебя возьму,

И пошла она к нему как в тюрьму.

Здесь лапы у елей дрожат на весу,

Здесь птицы щебечут тревожно.

Живешь в заколдованном диком лесу,

Откуда уйти невозможно.

Пусть черемухи сохнут бельём на ветру,

Пусть дождем опадают сирени,

Всё равно я отсюда тебя заберу

Во дворец, где играют свирели.

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал,

Потому что, если не любил,

Значит, и не жил, и не дышал!

Но вздыхают от разлуки — где-то дом и клок земли -

Да поглаживают луки, чтоб в бою не подвели.

И стрелков не сыщешь лучших. Что же, завтра, где их ждут -

Скажет первый в мире лучник, славный парень Робин Гуд!

Некий чудак и поныне за правду воюет, —

Правда, в речах его правды на ломаный грош:

Чистая правда со временем восторжествует,

Если проделает то же, что явная ложь.

Нет! Звенит она, стоны глуша,

Изо всех своих ран, из отдушин,

Ведь Земля — это наша душа, -

Сапогами не вытоптать душу!

Досадно мне, что слово «честь» забыто

И что в чести наветы за глаза.

Я ушел от пеленок и сосок,

Поживал — не забыт, не заброшен.

И дразнили меня «недоносок»,

Хоть и был я нормально доношен.

В Тридцать третьем царь сказился:

Не хватает, мол, земли.

На соседей покусился —

И взбесились короли:

«Обуздать его, смять!» — только глядь,

Нечем в Двадцать седьмом воевать,

А в Тридцатом — полководцы

Все утоплены в колодце

И вассалы восстать норовят...

Пророков нет в отечестве своем,

да и в других отечествах негусто.