Оксана Робски

... прислала мне эммс с фотографиями. На первой — записка, где он признается мне в любви. На второй — он засовывает эту записку в бутылку, на третьей — бросает бутылку в океан.

Я бы тоже могла стать писателем. Это так же, как многие мои знакомые ни с того ни с сего становятся модельерами или дизайнерами интерьеров. Они думают, что чем больше нашить на куртку блесток рядом с кружевом и драной мешковиной, да еще меха оранжевого неплохо — тем больше шансов, что у тебя признают талант. И нашивают все это с таким уверенным видом, что те, кому это не нравится, просто боятся признаться. Чтобы не прослыть людьми с плохим вкусом.

Я решила, что это, наверное, главное чудо, когда ничего не надо, потому что все есть.

Легко руководить бухгалтерами, водителями, инженерами, рабочими: все эти люди пришли на свою работу, потому что им нравится, она их устраивает, они учились этому и сами стремятся к тому, чтобы работать лучше — это обеспечивает рост карьеры и зарплаты. А такой профессии, как домработница, просто не существует. На нее не учат, и девочки не выбирают ее после школы. В домработницы идут те, у кого в жизни что-то не получилось. Кто делать ничего другого не умеет. Или за легким заработком. Домработницы получают больше, чем учителя и инженеры.

Он не звонил.

Я слонялась по квартире, читала книги.

Ни разу не открыла диссертацию.

Много смотрела в окно.

Невозможно быть счастливой в этом мире. Даже в Международный день театра.

Невозможно удержать снежинку на ладони. Невозможно положить в карман солнечного зайчика.

Невозможно быть счастливой в этом мире. Даже в День защиты Земли.

В День смеха, объединенный почему-то с Международным днем птиц, я решила, что возможно. Я стерла в телефоне имя «Тот, кто лучше» и записала новое: «Забудь».

Я решила заняться диссертацией. Невозможно было думать о том, что он отказался встретиться со мной. Я жалела, что ему это предложила. Неужели нельзя было удержаться?

Почему он не хочет меня видеть?

Конечно, ему не до меня. Его хотели убить. И у него предвыборная кампания. А вдруг он станет президентом? И я вот так запросто предложу ему: «Давай увидимся?» Или, когда он станет президентом, я буду звонить ему и сообщать о том, что ужин у нас сегодня в девять. А наш сын получил тройку. Интересно, а где учатся дети президентов? И почему это мой сын должен быть троечником?

Я писала диссертацию целый день и целую ночь.

В записной книжке моего телефона я дала ему новое имя: «Моя любовь».

Я заснула в семь утра.

Они филигранно выстраивали отношения: Анжела мастерски вела себя так, что ему никогда не было скучно, а он — чтобы она всегда чувствовала себя женщиной. То есть она иногда по полдня не отвечала на звонки, а он всегда замечал, во что она одета.

Я свято верила, что с человеком никогда не произойдет то, что для него неприемлемо.

— Оля!

Он редко называл меня по имени. Наверное, совсем стыдно стало, что он там гулял, а я тут дом драю. И сейчас ещё еду буду готовить. И — что ещё? Точно: стирать его вещи. И гладить. И?.. С собакой гулять! Стоп. У нас нет собаки.

Невозможно быть мячиком всю жизнь, который отскакивает от стены. Стена — это реальность. Когда-нибудь в нее провалишься.

Именно в больницах дети впервые знакомятся с одиночеством. Поэтому, вырастая, они забывают своих друзей и врагов, дни рождения и каникулы. Но они всегда помнят о том, что лежали в больнице.