Джон Фаулз

Слова так невыразительны, неточны, так ужасно примитивны в сравнении с рисунком, живописью, скульптурой... Словно жалкая пачкотня на чистом листе. Словно пытаешься рисовать тупым карандашом.

Кажется, первое, что я понял — что каждый существует сам по себе. Разобщает не война. Она наоборот, как известно, сплачивает. Но поле боя — совсем иное дело. Ибо здесь перед тобой появляется истинный враг — смерть. Полчища солдат больше не согревали. В них воплотился Танатос, моя погибель. Не только в далеких немцах, но и в моих товарищах, и в Монтегю.

Это безумие, Николас. Тысячи англичан, шотландцев, индийцев, французов, немцев мартовским утром стоят в глубоких канавах — для чего? Вот каков ад, если он существует. Не огонь, не вилы. Но край, где нет места рассудку, как не было ему места тогда под Нефшапелью.

Основной закон цивилизации: человеческую речь нельзя понимать буквально.

Я не опускаюсь на колени, я уверена, Бог презирает коленопреклонных.

Он так и не понял, что способность совершать ошибки не делает человека уродом.

Мне кажется, я знаю, почему этот французский моряк сбежал. Он понял, что в её глазах можно утонуть.

Я точно бутылка содовой, куда вкачали лишнюю порцию газа. Пенюсь от любопытства!

Если денег нет, всегда кажется, что с деньгами всё пойдёт совсем по-другому.

Моя жизнь погружена в одиночество, мистер Смитсон. Мне словно предопределено судьбой никогда не знать дружбы с равным мне человеком, никогда не жить в своем собственном доме, никогда не смотреть на мир иначе, как на правило, из которого я должна быть исключением.

Ему всегда нужны были другие люди, а мне, я думаю, всегда нужен был только он.