Я потому называю страшным Ваше письмо, что оно пустое, голое, как скелет, и в то же время искреннее (скелеты — самые искренние).
0.00
Когда человек любит, он проникает в суть мира...
Михаил Михайлович Пришвин. Ранние дневники 1905-1917
Другие цитаты по теме
Cлайд с цитатойТак ясно, что надо делать для понимания мира: нужно отказаться от себя (эгоизма), и тогда душа будет светиться (поэзия и есть свет души).
Люди настоящие, смиренные не знают света, исходящего от них. Вообще лучшее человеческое даётся даром — это такой же дар, как свет, вода. Добро, красота есть дар природы.
Особенно интересна Гиппиус: она представляется холодной снежной Дамой: смерть от весеннего луча — вот все её страхи.
И вот передо мной большой, большой пруд, как озеро. Фонтан бьёт... Деревья склоняются над водой. Большие зелёные шайки склонённых ив я обнимаю. Я такой большой, что могу обнять каждое это доброе зелёное дерево. Вода поднимается, горкой уходит к небу, а небо странное большое... и светлое. И где-то там, в самой, самой середине, растёт жёлтый золотой цветок... Поток множества маленьких искорок-цветков везде, куда ни взглянешь. Эта золотистая пыль от того цветка рассеяна в небе... Да, да, небо... Конечно, небо... Конечно, тут и лежит эта тайна... Она открыта. Вот она, бери смело, бери её.
Да, конечно же, так это ясно: небо бесконечно большое, этот цветок посредине — красота. Значит, нужно начинать оттуда...
Красота управляет миром. Из неё рождается добро, и из добра счастье, сначала моё, а потом всеобщее...
Что такое романтик? Это поэт, принимающий поэтическое слово, как дело, как жизнь. Поэтому романтик всегда стоит у порога трагедии. Это детство, продлённое в юность, и юность, сохранённая в мужестве. Это вера в достижение невозможного. Множество людей, коснувшись этой стихии, потом вздыхают всю жизнь, другие злобятся на обман — скептики, сатирики, третьи (обезьяны) иной породы и, не зная никогда этого чувства, делают своё дело.
В богатырях земли бессознательно живёт это чувство, как невскрытый подземный пласт плодородия лежит под цветами луга...
Любовь к природе, как и родине человека, везде одинакова: и в голодную степь будет тянуть, если в ней родиться...
Вся любовь, как вода, каждый берёт из неё сколько может зачерпнуть своим ведром. К воде приходят с ведром, к любви — с душой. Бывают и вёдра побольше и поменьше, а уж души! Вот оттого всё по-разному и понимают любовь, что каждый вмещает в себя сколько-то и о своём говорит. Я же, мои друзья, хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришёл на берег океана. Так вот отчего все бывают так глупы, когда говорят о любви: это оттого, что о любви говорят они лишь в меру своего опыта. Речь идет об океане, а они говорят каждый только о том, что мог он зачерпнуть своей личной посудиной. Выхожу, друзья мои, на берег, бросаю своё личное ведерышко в океан, складываю руки на груди своей, как складывал в детстве своем на молитве, и перед всем океаном, горящим в вечерних лучах, по-детски шепчу о своём личном.
Поезд тронулся, мы остались одни. На площадке омнибуса мы молча стояли и не решались говорить. Между нами был большой букет роз, но они не пахли. «Не пахнут розы»... «Ну говорите же», — сказала она... И я ей всё сказал, бессвязный бред о любви, просил её руки. Она была в нерешительности. Мы сошли с конки, был сильный дождь. Я всё время без перерыву ей говорил, клялся, что люблю. Она молчала. Когда пришли к воротам, она меня расцеловала неожиданно, быстро. «До завтра, — сказала она. — У статуи. При всякой погоде».
Утром она пришла ко мне на квартиру и дала письмо; там было написано: я вас не люблю... Но её лицо говорило другое, она чуть не плакала. Мы пошли в ботанический сад (...) Простились в Люксембургском саду, я плакал, она меня целовала. Я в тот же день уехал в Лейпциг и поселился на старой квартире. Через день А. И. приносит письмо из Парижа, которое оканчивалось: судите меня... Я с экспрессом в Париж. Мы снова у статуи, молчим или говорим пустяки, ходим в Люксембургском музее под руку в толпе, среди прекрасных мраморных фигур. Пароход на Сене. Большой зелёный луг, парк, кажется, Булонский лес. Мы высаживаемся на луг, идём под руку, она говорит: и так вот будем всю жизнь идти вместе... Дальше пока ещё тяжело писать. Я пропускаю... Мы расстались почему-то на кладбище: сидя в густой зелени, на могильной плите, мы без конца целовались. Я помню, нас немного смутили две старые набожные женщины в чёрном.