Сознание собственной исключительности, имейте в виду, также подрывает вашу уникальность, не говоря о том, что оно сужает ваше чувство реальности до уже достигнутого.
— Ты ей интересен только потому, что она считает тебя избранным.
— Но я и есть избранный. Ладно, прости, я пошутил...
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
— Ты действительно выдающийся пианист, но есть много других не менее талантливых пианистов. Нет ничего уникального в нашем мире.
— А я пытаюсь втолковать тебе, что я уникален.
— Нет, я же сказал! Ты не особенный Лихтян! Будь на твоём месте кто-либо другой, публика также бы аплодировала и рыдала.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Все-таки Паунда держали в сумасшедшем доме чуть ли не тринадцать лет. Держать поэта, каких бы убеждений он ни был, в сумасшедшем доме — это ни в какие ворота не лезет. Оден говорил, если великий поэт совершил преступление, поступать, видимо, следует так: сначала дать ему премию, а потом — повесить.
Когда я читаю прозу, меня интересует не сюжет, не новеллистика, а просто литература, писание. Всегда следует разграничивать, с кем вы имеете дело — с автором романа или с писателем. В счастливых случаях имеет место совпадение. Но слишком часто роман становится целью писателя. В то время как целью писателя должно быть нечто иное: выражение мироощущения посредством языка. А вовсе не посредством сюжета.
Надеюсь, ты понимаешь, как сильно тебе повезло, что ты со мной знаком. Ведь я невероятно невероятен.
Cлайд с цитатой