Я нахожусь в ловушке дни, годы, может быть, целые века. Мёртвая, но не умершая. Живая, но всё равно что упокоившаяся. Такая одинокая...
На последней странице набросок моей броши и подпись Цинны: «Я по-прежнему ставлю на тебя».
Я нахожусь в ловушке дни, годы, может быть, целые века. Мёртвая, но не умершая. Живая, но всё равно что упокоившаяся. Такая одинокая...
На последней странице набросок моей броши и подпись Цинны: «Я по-прежнему ставлю на тебя».
Если есть более сильное ощущение беспомощности, чем пытаться добраться до кого-то любимого, кто попал в ловушку под землей, то я не знаю такого.
Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать лет. Моя родина — Двенадцатый дистрикт. Я участвовала в Голодных играх. Сбежала. Капитолий меня ненавидит. Пита схватили. Его считают погибшим. Скорее всего, он убит. Возможно, лучше, если убит...
Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать лет. Мой дом в Двенадцатом дистрикте. Я участвовала в Голодных играх. Сбежала. Капитолий меня ненавидит. Пит в плену. Он жив. Он предатель, но он жив. Я должна его спасти...
Меня зовут Китнисс Эвердин. Почему я не умерла? Я должна умереть. Так будет лучше для всех...
Если всё это правда, то было бы гуманнее убить Пита прямо здесь и сейчас. Но, к счастью, или к сожалению, мной руководит не гуманизм.
— Ты полюбил Энни сразу, Финник? – спрашиваю я.
— Нет, — прежде чем он продолжает, проходит довольно много времени, — она постепенно захватила меня.
Знаю, что мне нужен не огонь Гейла, подпитываемый гневом и ненавистью, а весенний одуванчик — символ возрождения, обещание того, что, несмотря на все потери, жизнь продолжается. Что все снова будет хорошо. И это может дать мне только Пит. И когда он шепчет мне:
— Ты меня любишь. Правда или ложь?
Я отвечаю:
— Правда.
Жажда мести пылает долго и обжигающе. Особенно, если каждый взгляд в зеркало укрепляет ее.
(Мечта о мести может жить очень, очень долго – особенно если её подпитывает каждый взгляд, брошенный в зеркало.)