Стены белые. Запах извёстки.
Было всё, ничего не сбылось.
Зимний воздух, солёный и жёсткий,
на глазах промерзает насквозь.
Я торопилась узнать о нём нечто захватывающее, способное дать мне ключ к этому неприступному человеку, похожему на китайский ящик с секретом, или хотя бы указать потайную кнопку, утопленную в чёрном лаке. И я, чёрт возьми, узнала. Впору самой утопиться.
Вина – это не белый камень, который ты бросаешь в колодец, чтобы простоять всю оставшуюся жизнь, сколнившись над колодезным срубом в ожидании всплеска. У вины нет причины, обстоятельств и катарсиса, дождавшись которого, ты можещь разогнуться, наконец, и начать жить по-человечески. У вины вообще нет своей жизни – это так же верно, как то, что она не может отнять твою. Вина – это сам колодец.
Какое странное чувство, когда тебе некого прощать, все умерли или спят мёртвым сном. И тебя некому — все умерли или спят мёртвым сном.
Мёртвые не сразу погружаются во тьму, а какое-то время видят мир как будто через вуаль с мушками или прозрачный платок, потом – как через засиженное мухами стекло, а потом – тьма сгущается, обступает их со всех сторон и больше ничего не происходит, разве что кто-то, сжалившись, почитает им вслух.
Каждое утро просыпаясь, я чувствую зябкую беспросветную толщу воды над своей головой, густую пустоту, в которой не живут даже морские чудовища с плоскими телами и глазами на лбу.
У него синели кончики пальцев и губы, то и дело темнело в глазах, а кожа стала сухой и блестящей, но она как будто не замечала этого, в ней была, как говорил один писатель, «завороженность сердца», позволявшая ей занимать себя только приятными глазу предметами и неутомительными для души делами.
Он так погружён в себя, в свою бесцветную виноватую осень, что самое время стукнуть его надутым бычьим пузырём по голове, как это делали с древними мыслителями их слуги.
Смерть – неумелая прачка, в её руках садится и разлетается всё самое крепкое, самое свежее, даже совсем неношеное.
Cлайд с цитатой