— Я понимаю.
— Ничего ты не понимаешь, потому что происходит это не с тобой. Понять могу только я сам. Ты тут ни при чем.
— Я понимаю.
— Ничего ты не понимаешь, потому что происходит это не с тобой. Понять могу только я сам. Ты тут ни при чем.
— ... Мне противно, когда меня жалеют!
Алиса подошла к зеркалу и принялась расчесывать волосы.
— Я здесь не потому, что мне жалко тебя. Мне жалко себя.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хочу сказать... — Она в раздумье пожала плечами. — Это... это как в поэме. Мне захотелось увидеть тебя.
— Почему ты не смотришь на меня? Притворяешься, что я не существую?
— Нет, Чарли, — прошептала она, — я притворяюсь, что не существует меня...
Вселенная расширяется – каждая частичка удаляется от другой, швыряя нас в темное и полное одиночества пространство, отрывая нас: ребенка от матери, друга – от друга, направляя каждого по собственной тропе к единственной цели – смерти в одиночестве.
Любовь – противовес этому ужасу, любовь – акт единения и сохранения. Как люди во время шторма держатся за руки, чтобы их не оторвало друг от друга и не смыло в море, так и соединение наших тел стало звеном в цепи, удерживающей нас от движения в пустоту.
Это чувство — не любовь, но я обнаружил, что начал по вечерам нетерпеливо ждать, когда же послышатся на лестнице ее шаги.
В ряд ли эта штука мне паможет. Я чясто смотрел поздние передачи по настоящему теливизеру и не стал от этово умным. Может не от всех передач умнееш.
Прощаясь, мы пожали друг другу руки и, странно, жест этот оказался куда более нежным и интимным, чем возможные объятия.
Очевидно, любовь к телевизору возникла как следствие нежелания думать, вспоминать пекарню, маму, папу, Норму. Я больше не желаю помнить прошлое.
Я боюсь. Ни жизни, ни смерти, ни пустоты, но открытия того, что меня никогда не было.