Сын мой, — писал он мне, — бойся женской любви, бойся этого счастья, этой отравы...
Я сказал, что с того дня началась моя страсть; я бы мог прибавить, что и страдания мои начались с того же самого дня.
Сын мой, — писал он мне, — бойся женской любви, бойся этого счастья, этой отравы...
Я сказал, что с того дня началась моя страсть; я бы мог прибавить, что и страдания мои начались с того же самого дня.
О, кроткие чувства, мягкие звуки, доброта и утихание тронутой души, тающая радость первых умилений любви, — где вы, где вы?
– Какие пустяки! — подхватила Зинаида. — Ну, вообразите себе, например, что вы женаты, и расскажите нам, как бы вы проводили время с вашей женой. Вы бы её заперли?
— Я бы её запер.
— И сами бы сидели с ней?
— И сам непременно сидел бы с ней.
— Прекрасно. Ну а если бы ей это надоело и она бы изменила вам?
— Я бы её убил.
— А если б она убежала?
— Я бы догнал её и всё-таки бы убил.
— Так. Ну а положим, я была бы вашей женой, что бы вы тогда сделали?
Беловзоров помолчал.
— Я бы себя убил...
Она смотрит и думает: вы все, господа, благородны, умны, богаты, вы окружили меня, вы дорожите каждым моим словом, вы все готовы умереть у моих ног, я владею вами... А там, возле фонтана, возле этой плещущей воды, стоит и ждет меня тот, кого я люблю, кто мною владеет. На нем нет ни богатого платья, ни драгоценных камней, никто его не знает, но он ждет меня и уверен, что я приду, — и я приду, и нет такой власти, которая бы остановила меня, когда я захочу пойти к нему, и остаться с ним, и потеряться с ним там, в темноте сада, под шорох деревьев, под плеск фонтана...
Все женщины... настолько спешат любить, что внезапно их любовь исчезает, а они так и не знают почему.
Любовь, которую мы читаем в глазах, ни к чему женщину не обязывает, тогда как слова…
Все может отдать мужчина своему верному другу, — все, только не ту женщину, которую любит.
За неимением самой любви женщины хотят почувствовать ее ароматы, услышать отголоски, увидеть отражение.