Воистину, нужно обладать богатым воображением, чтобы охватить весь спектр деяний — от мелких пакостей до актов вандализма, — на которые способен предоставленный самому себе кот в течении одного-единственного рабочего дня. Впрочем, если и есть один ценный жизненный урок, который я усвоила благодаря Гомеру, то он учит следующему: заполнять свое время лишь стоящими проектами.
Разглядывая котенка у себя на руках, я вдруг поняла, что отнюдь не глаза служат зеркалом, в котором отражаются все чувства и мысли. Их передают окологлазные мышцы. Именно они поднимают и опускают уголки, собирают вокруг глаз морщинки радостного удивления и придают им угрожающий прищур. И пусть самих глаз у котенка не было, но мышцы были невредимы. Судя по ним, его глаза сейчас были бы полузакрыты, а выражение было мне на редкость знакомо — оно часто появлялось на мордочках моих кошек — выражение полного довольства. То, с какой легкостью к нему пришло это выражение, было хорошим признаком: все говорило о том, что, несмотря на случившееся, в его маленькой кошачьей душе жила вера, что он все равно найдет себе место — место, где ему будет тепло и спокойно.
И тут меня пронзила еще одна мысль: вот существо, которому нечего дать, кроме своей любви; осталось лишь найти того, кто бы принял ее, эту любовь, а найти никак не удается — эта мысль показалась мне до боли печальной.
Сердце мое заходится от того, что если бы в нашем мире было много миров, то в лучшем из них Гомера нашли бы всего-то одной неделей раньше, и тогда глазная инфекция из стадии «серьезной» ни за что не переросла бы в стадию «неизлечимой». Но тогда в том, лучшем, чем наш, мире Гомер так и не вошел бы в мою жизнь.
Понятие беспрестанной борьбы было для меня отнюдь не умозрительным. Покинутая, обескровленная (то есть без крова над головой), к тому же постоянно на мели, я стала воспринимать жизнь с ее мрачной стороны, как череду нескончаемых сражений, и каждое новое поражение лишь усугубляло мою жалость к себе. И тут вдруг этот несмышленыш — по сравнению с его бедой все мои неурядицы, даже если втиснуть их в одну, самую несчастную неделю в жизни, покажутся волшебным туром по Диснейленду — даже не познакомившись со мной как следует, всем своим видом говорит: «Привет, а ты вроде бы ничего, у тебя есть сердце и с тобой хорошо!» В первую очередь я разглядела в этом котенке то, в чем в тот момент нуждалась сама. А больше всего прочего мне нужна была вера — вера в то, что внутри тебя есть нечто свое, сто́ящее и настоящее, что дает тебе силы и что никто и ничто — ни твой парень, ни начальник, ни душевный разлад — не сможет отнять у тебя. И если в тебе есть этот стержень, то в и в черный для тебя день люди поймут, что есть в тебе что-то такое, и помогут тебе, и тогда даже самый черный день станет светлее.
Когда в твоем доме живут три кошки, ты очень быстро учишься прятать все более-менее приличные вещи в глаз долой, иначе шерсти с них потом не оберешься, и едва ли не с порога нырять во что-нибудь, не предназначенное для посторонних глаз.
«Какая жалость!» — нередко доводится слышать мне, когда люди узнают о том, что в двухмесячном возрасте Гомер лишился зрения. На что я тут же отвечаю: «Покажите мне более жизнерадостного кота, и я — только за просмотр! — сразу даю вам сотку долларов». Но на эту сумму до сих пор никто не покусился. «Да, но как же он... э-э-э... выходит из положения?» — обычно следует вопрос. «На своих четырех, — отвечаю я, — как и любой другой, здоровый кот».
А вот упорству его можно было только позавидовать: сколько бы он ни натыкался на миску с водой или неправильно рассчитывал высоту, запрыгивая на стул, сколько бы ни бился о ножку стола, позабыв о ней, он продолжал идти вперед. Казалось, он твердил себе: «Там, по другую сторону преграды, есть такое место, куда я должен обязательно попасть — там ждут меня подвиги, которые без меня никто не сможет совершить». В поисках этого места и метался наш герой. Мало того, он еще и придумывал собственных героев и слагал свои мифы о богах. Зачем? Затем, что мифы для того и нужны — объяснить необъяснимое. Он был Одиссеем. И он же был слепым рассказчиком, который выдумал Одиссея, а жизнь ему представлялась бескрайним эпосом потому, что границ он попросту не видел.
Во мне шевелилось смутное подозрение — на подсознательном, разумеется, уровне, — что, по мере того, как бы меняешься сама, то, что казалось тебе пределом мечтаний каких-нибудь три года назад, тебе новой таковым уже не кажется.
Во мне шевелилось смутное подозрение — на подсознательном, разумеется, уровне, — что, по мере того, как бы меняешься сама, то, что казалось тебе пределом мечтаний каких-нибудь три года назад, тебе новой таковым уже не кажется.
На новом этапе моей жизни постепенно наступило прозрение: слово «жалованье» происходит от слова «жаль».
Cлайд с цитатой