Через четыре недели я вновь почувствовала себя человеком, ещё через две — поняла, что жизнь дома, с родителями, для меня невыносима. Мама и папа были славные, но имели привычку выспрашивать, куда я иду, всякий раз, как я собиралась уходить, и где я была — когда возвращалась, и это очень быстро мне надоело.
Ей не было никакого дела до того, что девять часов утра в Париже — это три часа утра в Нью-Йорке и что она испортит мне выходной. Она позвонила для того, чтобы лишний раз свести меня с ума, чтобы задеть меня побольнее. Она позвонила, чтобы спровоцировать меня. Она позвонила, чтобы я возненавидела её ещё больше.