Земля покрыта целиком окаменевшим говном,
Без тебя — апатия, смотрю на все как сквозь сон.
Утром жду ночи, ночью — рассвета.
Хочу лета зимой, зиму — летом.
В понедельник четверг, в четверг — среду,
Голова наполнена бредом.
Земля покрыта целиком окаменевшим говном,
Без тебя — апатия, смотрю на все как сквозь сон.
Утром жду ночи, ночью — рассвета.
Хочу лета зимой, зиму — летом.
В понедельник четверг, в четверг — среду,
Голова наполнена бредом.
Я твой Санта Клаус на рождественских оленях.
Я брошу к твоим ногам вселенную,
растопчу ее, переделаю, верь мне.
Светлое чувство во мне зреет, я прохожим
Готов дарить мармеладки, разуваться в прихожей.
Боже мой, чувства во мне визжат,
Достаю из груди плюшевых медвежат,
Пульсирую, разрываюсь. Хочешь, от любви пьяный
накормлю весь мир вишневыми пряниками.
Экзистенциализм – это не что иное, как попытка сделать все выводы из последовательного атеизма. Он вовсе не пытается ввергнуть человека в отчаяние. Но если отчаянием называть, как это делают христиане, всякое неверие, тогда именно первородное отчаяние – его исходный пункт. Экзистенциализм – не такой атеизм, который растрачивает себя на доказательства того, что бог не существует. Скорее он заявляет следующее: даже если бы бог существовал, это ничего бы не изменило. Такова наша точка зрения. Это не значит, что мы верим в существование бога, ... В этом смысле экзистенциализм – это оптимизм, учение о действии. И только вследствие нечестности, путая свое собственное отчаяние с нашим, христиане могут называть нас отчаявшимися.
Если же я иной раз и позволю себе взглянуть на другую, тебе нечего на это сетовать: это же просто мгновенная вспышка молнии, а моя любовь к тебе пылает ровно и вечно, как солнце.
Всё, что было мне небезразлично, поросло травой.
Я не знаю, как, что будет дальше, я боюсь, что со мной.
– Я не собираюсь возвращаться в Ноху, а на воле, как ты правильно заметил, слепому делать нечего. Лучшее и единственное, что я могу, – это умереть. И я умру, но без цепей и от собственной руки. Еще утром я и мечтать не смел о таком счастье.
– Рокэ! Не надо!
– Дик, поверь – дышать, пить и есть еще не значит жить.
До того, как полностью предаться отчаянию, мне надо серьезно поднапрячься, и я напрягусь, а потом уже ничего не смогу. Почему? А просто потому, что не останется больше горючего. Я – и двигатель и горючее, скоро горючего не останется, а значит и двигатель заглохнет. С самоснабжением энергией будет покончено. Вообще-то, горючего уже и сейчас не было. Я извлекала его неприкосновенного запаса. Который таял на глазах.
Он полагался на время и пытался разгадать тайны лестничных пролетов. Теряя людей, он продолжал идти дальше. Знакомился и расставался, влюблялся и ненавидел. Но еще никогда он не был так близок к отчаянию, чтобы думать о самоубийстве с блистером серебряного цвета в руке.