Стас смотрит на нее. Взгляд, полный боли. Взгляд раненой собаки. Боль, отчаяние, необыкновенная теплота и нежность — все смешалось в этом взгляде. Он смотрит на ту, которая никогда не будет ему принадлежать.
Ты столько лет пряталась от меня, и сейчас, когда ты так близко, как я могу отпустить тебя?
Страшно менять что-либо в своей жизни. Человек способен привыкнуть к чему угодно... Даже к ужасным вещам, если эти вещи происходят с ним изо дня в день.
Сумашествие – страшная штука. Сошедший с ума человек не виноват в том, что в один момент он взял да сошел с ума. Сумасшествие не выбирают. Сумасшествие – это болезнь. Болезнь в голове. Ужасная болезнь. Она разрушает мозг. Съедает его. Сумасшедших людей нельзя ненавидеть, потому что они не виноваты в том, что с ними произошло.
Всё это я говорила себе на протяжении последующих лет.
Я вижу железное сердце, вокруг которого — огненное кольцо. Я хочу добраться до этого сердца, хочу пробраться сквозь огонь — но обжигаюсь и отступаю. И опускаю руки. Но даже если я проберусь сквозь огонь и дотянусь до сердца — я все равно не удержу в руках раскаленное железо. И выроню из рук.
— Тома, знаешь, что самое главное в семье?
— Нет, — тихо ответила я. Мне не хотелось её слушать. Мне было не до её умных мыслей и размышлений.
— Я, ты, дедушка, мама, дядя Костя — мы все как один организм, понимаешь? Никто никогда так тебя не поддержит и не поможет тебе, как твоя семья. Проблема одного — проблема всей семьи. И не нужно прятаться от этого. Таков семейный долг.
— Но это только моя проблема, — сквозь зубы процедила я, яростно стирая слово «драная».
— Ты ошибаешься, — бабушка забрала у меня тряпку, оторвала кусок и вернула мне. Стала помогать оттирать буквы. — Семья — это несколько тел и одна душа. Не пытайся отделиться, у тебя не получится. Не пытайся расколоть эту душу. Душа одна. И ты ничего с этим не поделаешь. Никогда не пытайся отгораживаться от своей семьи. Проблема одного — проблема всех.
Рагнара всегда любили больше меня. Мой отец. И моя мать. А после и Лагерта. Почему было мне не захотеть предать его? Почему было мне не захотеть крикнуть ему: «Посмотри, я тоже живой!» Быть живым — ничто. Неважно, что я делаю. Рагнар — мой отец, и моя мать, он Лагерта, он Сигги. Он — всё, что я не могу сделать, всё, чем я не могу стать. Я люблю его. Он мой брат. Он вернул мне меня. Но я так зол! Почему я так зол?
Я охотно повторяла парадоксы, вроде фразы Оскара Уайльда: «Грех — это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни». Я уверовала в эти слова, думаю, куда более безоговорочно, чем если бы применяла их на практике. Я считала, что моя жизнь должна строиться на этом девизе, вдохновляться им, рождаться из него как некий штамп наизнанку. Я не хотела принимать в расчет пустоты существования, его переменчивость, повседневные добрые чувства. В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.
Cлайд с цитатой