Оригинальный писатель — не тот, который никому не подражает, а тот, которому никто не может подражать.
Чем больше читаешь, тем меньше подражаешь.
Оригинальный писатель — не тот, который никому не подражает, а тот, которому никто не может подражать.
Не подражает только тот, кто вне общества живет, а «жить в обществе и быть свободным от него не получится». Не подражал только тот, кому Бог детства не дал.
Оригинальнейшие писатели новейшего времени оригинальны не потому, что они преподносят нам что-то новое, а потому, что они умеют говорить о вещах так, как будто это никогда не было сказано раньше.
Некто сказал, что главное предназначение писателя — возвращать в оборот забытые людьми слова. И это точно так. Без нужного слова мысль выразить не так легко.
Человек с чувствительным пищеварением хватается за то и другое, но при избыточном разнообразии еда только раздражает, а не питает. Так что всегда читайте проверенных авторов, и если даже вы отклонитесь от них, всегда возвращайтесь назад. Каждый день принимайте немного средства от нищеты, смерти и других горестей. И если вы только что в спешке охватили сразу несколько тем, остановитесь на одной из них, чтобы в течении дня осмыслить ее и переварить.
Истинная задача художника слова — это вплести собственный смысл, оборачивая его вокруг самого себя, таким образом, чтобы каждое предложение, одно за другим, вначале превращалось в подобие узла, а потом, после раскрытия основного смысла, самостоятельно развязывалось и раскрывалось.
Меня оскорбляет, когда Набокова путают с его героем. Или называют крестным отцом американской педофилии. Это глубоко ошибочный взгляд на писателя. Запомните, Набоков проговаривается не тогда, когда описывает запретную прелесть нимфетки. Страницами не проговариваются, страницами сочиняют. Он проговаривается тогда, когда скупо, почти намеком упоминает о внушительных средствах Гумберта, позволявших ему колесить с Лолитой по Америке. О том, что на сердце – всегда украдкой... Писателю мечталось, конечно, не о зеленой американской школьнице, а о скромном достатке, который позволил бы спокойно ловить бабочек где-нибудь в Швейцарии. В такой мечте я не вижу ничего зазорного для русского дворянина, понявшего всю тщету жизненного подвига. А выбор темы для книги, призванной обеспечить этот достаток, дает представление не столько о тайных устремлениях его сердца, сколько о мыслях насчет новых соотечественников, и еще – о степени равнодушия к их мнению о себе. То, что книга получилась шедевром, тоже несложно объяснить – таланту себя не спрятать...
Я видел Чарльза Диккенса со спущенными штанами в деревенском нужнике без двери, когда он хнычущим голосом требовал бумажку, чтобы подтереть задницу, а потому вам придется простить меня, если такой образ останется для меня более достоверным, чем образ «величайшего писателя всех времен и народов».