Когда во мне бунтовала желчь собственника, я мог обидеть ее обвинениями в проституции – нелепость, разумеется. Однако желчь собственника искала выхода. И находила в язвительных посланиях на телефон. Бывало, что моя фарисейская тирания настигала ее прямо на концерте, и она получала от меня вместо поздравительных виртуальных цветов двусмысленную «эсэмэску», вроде кусочка из гоголевского текста: «Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара так и ошеломила его. Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился едва живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка; и когда раз пришли на конюшню, то вместо его лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою…»
Наталья была рядом. После сонника я заглянул в электронную почту. Предчувствие не обмануло меня. Она оказалась прозорливее, чем я думал. И внимательнее. Чертовка! Не ведаю, как она узнала об артрозе, но на моей электронной почте висело ночное письмо, в котором она обрушивала на меня ласковые проклятия. Гневалась за то, что я не рассказал ей о больном колене, грозила приехать-прилететь из Парижа и привезти какое-то дорогое снадобье, способное воскресить даже покойника. Я улыбался, когда читал. В этом была вся Натали. Унизить так возвышенно, что и подкопаться не к чему. «Воскресить покойника». Очевидно, покойником она считала меня. Мы не жили с ней уже сто сорок четыре недели, а она обращалась со мной как с новобрачным. Прелестная женщина. И гнев у нее всегда великолепен. И юмор. Воскресить покойника. Да. Для нее я стал «покойником», которого можно иногда «воскресить». Иногда. Для того только, видимо, чтобы поиграть в любовь, а затем скушать. Наталья тоже была кошкой.