Когда я впервые пришел в Лакедемон и меня прозвали Самоубийцей, я возненавидел это прозвище. Но со временем я понял всю его мудрость, пусть и не преднамеренную. Что может быть благороднее, чем убить себя? Не буквально. Не клинком в брюхо. А затушить в себе эгоизм, убить ту часть себя, которая думает лишь о самосохранении, о спасении собственной шкуры.
Мальчишки становятся мужчинами, а мужчины — мальчишками. Рабы становятся свободными, а свободные — рабами. Детство уходит.
Подними с обочины острую палку и выколи себе глаза, дружок. От этого ты не станешь лучше видеть, чем сейчас.
Мысли воина непосредственно перед боем, как часто замечал мой хозяин (всегда называвший себя исследователем страха), следуют неизменным путем. Всегда возникает пауза, часто всего на один удар сердца, когда перед внутренним взором открывается следующее тройственное видение, обычно в одном и том же порядке: сначала в глубине сердца возникают лица любимых, которые не разделяют с воином непосредственную опасность, — жены и матери, детей, особенно если это дочери, особенно если совсем юные. Лица тех, кто останется под солнцем и сохранит в своем сердце память о нем, воин видит с нежностью и сочувствием. Им он посылает свою любовь и прощальные слова.
— ... не все невидимое благородно. Низкие чувства тоже невидимы. Страх, и жадность, и похоть. Что ты скажешь о них?
— Да, — признал Самоубийца, — но разве они не чувствуются низкими? Они смердят до небес, от них становится тошно на сердце. Благородные невидимые чувства ощущаются иначе. Они подобны музыке, в которой чем выше ноты, тем они чище.
Леонид приказал возвести настоящую крепостную стену.
Произошла забавная сцена, когда строители из союзного ополчения собрались на торжественный совет, чтобы осмотреть место и предложить архитектурные варианты. Чтобы осветить Теснину, принесли факелы, на земле набросали эскизы. Один из коринфских военачальников создал настоящий чертеж в правильном масштабе. Теперь начальники начали спорить. Стену нужно построить прямо в Теснине, чтобы ее перегородить. Нет, предлагали другие, лучше ее отнести на два плетра назад, создав «треугольник смерти» между скалами и крепостной стеной. Третий начальник убеждал отодвинуть стену вдвое дальше, чтобы освободить союзной пехоте пространство для сосредоточения и маневра. Тем временем рядом слонялись воины, налево и направо раздавая мудрые советы и пожелания, как это любят эллины.
Леонид же просто взял камень, подошел к первому попавшему месту и там его положил. Потом взял второй и положил рядом с первым. Остальные тупо смотрели, как их главнокомандующий, которому было далеко за шестьдесят, наклонился за третьим камнем. Кто-то рявкнул: «Сколько еще вы, идиоты, собираетесь стоять тут, разинув рот? Подождете до утра, пока ваш царь не построит стену сам?»
Мужество же Диэнека было иным. Это было достоинство ЧЕЛОВЕКА, способного к ошибкам СМЕРТНОГО, который выводит отвагу из понимания своего сердца силой какой-то внутренней целостности, неизвестной Полинику.
Помни, что я говорил тебе про дом со множеством комнат. Есть комнаты, в которые мы не должны входить. Гнев. Страх. Любая страсть, ведущая нас к «одержимости», которая губит людей на войне. Привычка — победитель. Когда приучаешь ум думать так, и только так, когда не позволяешь ему думать по-другому, это порождает великую силу в бою.
Мужество же Диэнека было иным. Это было достоинство ЧЕЛОВЕКА, способного к ошибкам СМЕРТНОГО, который выводит отвагу из понимания своего сердца силой какой-то внутренней целостности, неизвестной Полинику.
Мужская боль легко появляется и быстро проходит. Наши раны — телесные, и они ничтожны. Раны женщин — раны сердечные, это нескончаемая печаль, переносить которую гораздо горше.
Cлайд с цитатой