— А люди? Живые люди, урод!
— Закрой рот, сука! Давно ты о людях стала думать? Когда 800 человек разом сдохнуть может? А когда они по одному дохли, ты о них думала? Когда себе, от каждой статьи в бюджете, отрезала, думала?
— А люди? Живые люди, урод!
— Закрой рот, сука! Давно ты о людях стала думать? Когда 800 человек разом сдохнуть может? А когда они по одному дохли, ты о них думала? Когда себе, от каждой статьи в бюджете, отрезала, думала?
— Что ты стоишь тут, поехали!
— Ни ментов нет, ни пожарки.
— А ты крикни ещё громче, может, они появятся?
— Они должны же были быть.
— Кому они что должны? Ты что как ребенок? Ты в каком мире живешь? Тебя только что чуть не убили! Проснись, поехали!
— Я иногда думаю: нахрена я в начальники пошёл? Работал бы хирургом, резал потихонечку.
— К тебе на стол не дай бог попасть! Ты почечку отрежешь прозапас и продашь.
— Я гляжу, ты бессеребреник. Много жуликов поймал!?
— Вас поймаешь... Вас сажать начинаешь — вы сразу на лапу даёте. Я человек русский, я не взять не могу.
— Прости нас с матерью, сынок.
— Да ты чё, бать?
— А чё мы тебе дали?
— Жизнь.
— А что с ней делать, с такой жизнью? А вон погляди на нас с матерью. Собачимся каждый день. Ни любви не осталось, ни радости. И тебя жизни не научили. Все, что с тобой случилось — это наша вина.
— Перестань, бать.
— А люди вон, вагонами воруют, по головам идут и живут, горя не знают... А ты вон, эти трубы поганые чинишь. Людям помочь хотел, от смерти сберечь, а тебя того и гляди самого грохнут. Уезжай, сынок. Никогда тут по-другому не будет. Никогда.