Сладко быть единственным источником, самовластной и безответной причиной величайших радостей и глубочайшего горя для другого...
Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать — в этом вся штука жизни.
Сладко быть единственным источником, самовластной и безответной причиной величайших радостей и глубочайшего горя для другого...
Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать — в этом вся штука жизни.
О молодость! Молодость!.. Может быть, вся тайна твоей прелести состоит не в возможности всё сделать, а в возможности думать, что всё сделаешь.
…во всяком случае, сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
О, кроткие чувства, мягкие звуки, доброта и утихание тронутой души, тающая радость первых умилений любви, — где вы, где вы?
О молодость! молодость! тебе нет ни до чего дела, ты как будто бы обладаешь всеми сокровищами вселенной, [...], а у самой дни бегут и исчезают без следа и без счета и все в тебе исчезает, как воск на солнце, как снег...
— Вы любите роскошь? — перебил её Лушин.
— Роскошь красива, — возразила она, — я люблю всё красивое.
— Больше прекрасного? — спросил он.
Человек, который расстаётся с женщиной, некогда любимой, в тот горький час и великий миг, когда он невольно сознает, что его сердце не вполне проникнуто ею, этот человек, поверьте мне, лучше и глубже понимает святость любви, чем те малодушные люди, которые от скуки, от слабости продолжают играть на полупорванных струнах своих вялых и чувствительных сердец.
Я воспользовался тем, что она не поднимала глаз, и принялся ее рассматривать, сперва украдкой, потом все смелее и смелее. Лицо ее показалось мне еще прелестнее, чем накануне: так все в нем было тонко, умно и мило. Она сидела спиной к окну, завешенному белой сторой; солнечный луч, пробиваясь сквозь эту стору, обливал мягким светом ее пушистые золотистые волосы, ее невинную шею, покатые плечи и нежную, спокойную грудь. Я глядел на нее — и как дорога и близка становилась она мне!
— Вы не думаете ли, что я его люблю, — сказала она мне в другой раз. — Нет; я таких любить не могу, на которых мне приходится глядеть сверху вниз. Мне надобно такого, который сам бы меня сломил... Да я на такого не наткнусь, бог милостив! Не попадусь никому в лапы, ни-ни!