На войне как на войне

Поля изрытые лежат,

Осиротело, смотрят в небо,

Уже который год подряд,

Дома хозяин не был.

А где-то ждёт его весна,

Птичьи разговоры,

Да увела его война,

За леса, за горы.

Зачем ты сделала, война,

Ржаное поле полем брани?

Земля огнём обожжена,

Каждый клочок изранен.

Землю пахали много дней

Танки да снаряды,

И лишь полынь взошла на ней,

С лебедою рядом.

Пропахла порохом земля,

Она забыла запах хлеба,

А ей бы тёплого дождя

И голубого неба.

Да чтобы с дальней стороны

Под свои закаты,

Домой вернулись бы с войны,

Русские солдаты.

0.00

Другие цитаты по теме

Нет, этого я не забуду дня,

Я не забуду никогда, вовеки!

Я видел: плакали, как дети, реки,

И в ярости рыдала мать-земля.

Своими видел я глазами,

Как солнце скорбное, омытое слезами,

Сквозь тучу вышло на поля,

В последний раз детей поцеловало,

В последний раз…

Мы живём в непростое время, в мире творятся невероятные вещи. Но с другой стороны, можно, научившись чему-то у нашего прошлого и освободившись от его груза, «обнулиться» и новыми глазами посмотреть на взаимоотношения между разными народами, объединиться по-новому. Да, это возможно, и я на самом деле рада, что живу в этот момент. Я считаю, что мир и любовь — это самое важное. От мечты, что все мы можем жить в мире, нельзя отказываться. Но нужно работать, чтобы она воплотилась.

Нет в России семьи такой,

Где б не памятен был свой герой.

И глаза молодых солдат

С фотографий увядших глядят...

Этот взгляд — словно высший суд

Для ребят, что сейчас растут,

И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть,

Ни с пути свернуть.

Война – это убийство. И те военные приготовления, которые сейчас ведутся, направлены на коллективное убийство. В ядерный век жертвы будут исчисляться миллионами.

В войнах сражаются дети. Задумывают их одержимые дьяволом взрослые, а сражаются в них дети. Я говорю так, дивясь людской молодости и забывая, что это, напротив, я слишком стара. И все же лица всех погибших на русском фронте, — миллионы мертвых немцев, мертвых украинцев, грузин, татар, латышей, сибиряков — представляются мне юными. И такими же видятся мне лица погибших на Сомме или под Пасхендалем. Мы, выжившие, стали взрослыми и рассказали друг другу о том, что же на самом деле произошло, — а они, погибшие, так никогда об этом и не узнают. Газетные подшивки в библиотеках пестрят этими полудетскими лицами, улыбающимися во весь рот на палубах военных кораблей, из окон вагонов, с носилок.

На моей Земле видно так повелось,

Всё не слава Богу, всё не так как у всех,

То ночами маемся, то засветло пьём,

Стороной взглянуть, и смех, и грех.

В 1945 году мой прапрадед служил в армии и гадал, вернётся ли он домой к жене и сыну, которого он ещё ни разу не видел.

Его желание сбылось, когда США завершили Вторую мировую войну, сбросив на Хиросиму и Нагасаки атомные бомбы. Мир замер в ожидании ядерного апокалипсиса.

Но случилось чудо: мы стали использовать атомную энергию не в военных, а в мирных целях. То, что раньше казалось уделом фантастов: бытовые роботы, машины на термоядерном топливе, портативные компьютеры — всё это стало реальностью.

Но уже в XXI веке американская мечта рассеялась как дым. Годы бездумного потребления привели к истощению запасов всех природных ресурсов. Мир затрещал по швам. Сейчас 2077 год. Человечество стоит на пороге новой мировой войны. И мне страшно. Страшно за себя, за жену, за маленького сына. За время, проведённое в армии, я кое что понял… война… никогда не меняется.

Война, конечно, несет с собой опасность варваризации и оргубления. Она сдирает покровы культуры и обнажает ветхую человеческую природу.

Я уже признавалась, что война была самым сильным впечатлением в моей жизни. Не для меня одной, для всех. О войне много писали, говорили, ставились фильмы, спектакли, балеты. Она как бы всё ещё оставалась нормой, мерой вещей. Сотни, тысячи могил в лесах, у дороги, посреди городов и деревень, напоминали, напоминали о ней. Воздвигались новые памятники, монументы, насыпались скифские курганы Славы. Постоянно поддерживалась высокая температура боли… Я думаю, что она делала нас нечувствительными, и мы никак не могли возвратиться назад, к норме. Теперь вспоминаю, как в рассказах бывших фронтовиков меня поражала одна, всё время повторяющаяся деталь, — то, как долго после войны не восстанавливалось естественное отношение к смерти — страх, недоумение перед ней. Представлялось странным, что люди так сильно плачут над телом и гробом одного человека. Подумаешь: один кто-то умер, одного кого-то не стало! Когда ещё совсем недавно они жили, спали, ели, даже любили среди десятков трупов знакомых и незнакомых людей, вспухавших на солнце, как бочки, или превращающихся под дождём и артиллерийским обстрелом в глину, в грязь, разъезженную дорогу.