Босиком по Бейкер-стрит (Role Play)

— Я, в целом, не вижу никаких особых плюсов в жизни холостяка, за исключением того, что ты никогда не забудешь про годовщину свадьбы, которой у тебя не было. Но, понимаешь ли, даже матери-одиночки особой популярностью не пользуются, а уж отцы-одиночки — тем паче.

— По мне, так это не сильно влияет на отношения, если они серьезные. Если я стану матерью-одиночкой и кто-то скажет мне: «Ребёнок — это обуза и не готов брать на себя ответственность» — я просто рассмеюсь в ответ. Потому что любые отношения — это ответственность, а дети появляются в ходе этих самых отношений. И причём незапланированно. Зачем мне нужен такой человек, который может сказать, что он не готов уже и нашего ребёнка принять? Лучше я куплю себе вибратор, чем буду жить с таким мужчиной.

— Понимаешь, у людей зачастую очень разное отношение к своим и чужим детям. Свои дети — часть тебя, к ним какое-то особое отношение. А если ребёнок не твой, да ещё достаточно взрослый, это абсолютно другое. Вероятно, дело в каких-то ещё с животных инстинктах. Мы заботимся о своём потомстве, иногда — за счёт других....

Другие цитаты по теме

— Я думаю, что ты джентльмен, — ответила я, шагая рядом с голубоглазым в сторону его мотоцикла. — Мне всегда казалось, что джентльмены ещё делают зачастую так, как должно быть, а не так, как хочется.

Чёрт, я снова ляпнула какую-то чушь! Да что со мной?

Хотя я прекрасно понимала, что происходит — я была напугана произошедшим. Этот коктейль «Молотова», этот неистовый огонь живо мне напомнил о том, что было на том пустыре. И шрам на шее начал зудеть, будто напоминая: «Это было. И тебе от этого никуда не скрыться!» Словно произошла попытка инквизиции №2. Но я не хотела показывать своего состояние — меня злила своя зависимость от прошлого. И мне жутко не хотелось быть девочкой-с-проблемами.

Чёрт! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Джим остановился.

— У меня дежавю или мы это уже выясняли? Да, я, вероятно, джентельмен. Но джентельмен не станет врать даме. Если ты сомневаешься во мне — можешь прямо мне это сказать! Если что-то не так — скажи лучше сразу! Если тебе неприятно моё общество — я уйду!

Ну капец, я всё испортила! Ну я просто мастер портить моменты. Ну почему бы сначала не подумать, а потом сказать? Или вообще промолчать?

Дура, Эшли, какая ты дура!

Ну скажи что-нибудь! Но только не очередную ересь с привкусом бензина!

— Прости, — выдавила я из себя, смотря на «собачку» на куртке Джима. Взглянуть в его глаза мне было безумно стыдно. — Я не сомневаюсь в тебе. Скорее в себе. В своём настроении. Состоянии. Я напугана, — сорвалось. Я прикусила нижнюю губу, продолжая избегать взгляд мужчины. — Снова мы встретились — и снова трагедия. Как будто я катализатор. Чёрт.

Не плакать, Хант, не плакать! Ты уже всех достала своими слезами и соплями. Думай о чём-нибудь интересном, например о том, что ты подаришь отцу.

— Эшли, — тихо выдохнул Джим, уже через секунду заключив меня в объятья, укрыв расстёгнутой курткой. — Почему ты не сказала сразу? Хотя, чёрт побери, я сам виноват, я даже не подумал.... Эшли....

— Я просто не хочу быть слабой и жалкой, — мой голос звучал глухо, потом что я уткнулась в грудь мужчины. — Как приятно ощущать чьи-то объятия. Тепло. И запах туалетной воды… — я резко замолчала. — Я это сказала вслух?

Как хорошо, что никто сейчас меня не видел! Если физически моё лицо и не покраснело, то мысленно оно стало подобно спелой клубники.

— В страхе нет ничего плохого или жалкого. Мне тоже было страшно. Страшно, что я уже не встану с того проклятого стадиона, страшно, что, я не мог помочь даже себе, когда что-то могло случиться с тобой. И знаешь, я тоже безумно люблю обнимашки, — мне было не видно, но я без этого знала, что на последней фразе Джим тихонько улыбнулся.

Я кивнула. Кажется, мне только что удалось узнать новую черту голубоглазого.

— Давай, — я аккуратно высвободилась из объятий мужчины, — сделаем совместные приятные воспоминания? Разрушим уже эту полосу невезения?

— Мне кажется, для меня она уже разрушается. Пойдём.

Полицейские — часть иммунной системы. Они проникают во все артерии города и следят за жизнеспособностью этого «организма». Обычные люди, далекие от полицейских будней, не осознают, что любая ситуация может обернуться во что-то непредвиденное. Ты можешь внезапно осознать, что попал в самый эпицентр подобной ситуации или даже неосознанно создать ее. Полицейский же это прекрасно знает по личному опыту, и он сфокусирован на возможности изменения ситуации в любую секунду. Офицер должен быть готов к худшему, потому что работает в среде, которую практически невозможно контролировать — это все равно, что балансировать над пропастью, стоя на очень тонком тросе. Сталкиваясь с агрессией, психическое состояние человека меняется, хочет он того или нет, осознает он этого или нет. Полицейские — это солдаты, только внутри города, а не на войне. Вот только о вторых постоянно говорят, рассказывают, как им сложно адаптироваться в мирной жизни после «горячей точки», но вот о первых, наших бравых полицейских, упоминают вскользь, в то время как они, возвращаясь после очередного дня службы, уносят с собой память о вещах, которые порой страшнее чем те, что некоторые солдаты видели на войне. Это только в кино работа полицейского выглядит романтично: оружие, форма, выправка… а в жизни все намного сложнее: мужьям и женам полицейских часто приходится нести на себе все тягости службы, но куда страшнее то, что никто из них не знает, вернется ли их любимый или любимая после очередного рабочего дня…

В школе я думал, что одиночество — просто гипертрофированная гордость. И на очередной вопрос из вежливости о том, как я провёл выходные, праздники или день рождения, я отвечал: «В гордом одиночестве». Сейчас я понял, что нет никакой гордости в одиночестве. Это болезнь, у кого-то врождённая, у кого-то приобретённая. Заразиться ей проще, чем кажется. Она как наркотик, сначала кажется приятной мелочью, потом вы её можете ненавидеть, но вы к ней так привыкли, что вас не просто вырваться из этих зарослей. Зародыши одиночества поселяются в нас, прорастая с новой ссорой, укореняясь с чьим-то уходом, расцветая с чьей-то смертью. Её можно пропалывать встречами с друзьями, срезать под корень новой любовью, но она всё равно настигнет вас, вырастет снова, напоминая о всех печалях. Некоторые считают, что нашли лекарство от неё, погружаясь в атмосферу клубов или книг. Но единственным возможным лекарством является смерть. Правда, работает оно или нет, сказать нельзя — мёртвые не особо разговорчивы.

— Всё будет хорошо! — послышалось с боку. Выдавший эти слова отделился от небольшой группки людей и скрылся в больнице.

— Наивный тип, — прокомментировал один из оставшихся мужчин.

— О чём это вы? — поинтересовался другой, поправляя шарф. Внешне он чем-то напоминал снеговика.

— Слышал: «Всё будет хорошо!»? Что за убогие слова! Меня поражает наивность некоторых людей.

— Это точно, — встряла я в их разговор. — Когда плаваешь в дерьме, не стоит думать, что начнёт пахнуть клубникой.

— Эшли! — вскричала мама, закрыв ладошкой рот. Она была шокирована, а вот мужчин моё замечание повеселило —они начали смеяться.

— Прости, мама, но такова правда, — пожав плечами, ответила я, спускаясь по ступеням в сторону такси.

Начал спектакль, так не завершай его при первых же смешках.

Когда всё летит под откос, остаётся только стукнуть 4 раза, съехидничать и свалить.

Смех — лучший выход из тупика глупости.

Какой парадокс, нам всегда легче выговориться, когда нас не слышат или уже слишком поздно.

Мы становимся маньяками, когда нас что-то захватывает настолько сильно, что мы забываем о сне, еде и прочих делах.

Мысли всегда отражаются на лице, но людям свои слабости нельзя показывать. Даже если совсем больно.