Ничего я не знаю. Всё одни слова.
Да и можно ли что-нибудь знать?
Всякий раз всё оборачивается по-иному.
Так и сейчас. Второй ночи не бывает.
Есть только первая.
А если приходит вторая, значит, всему конец.
Ничего я не знаю. Всё одни слова.
Да и можно ли что-нибудь знать?
Всякий раз всё оборачивается по-иному.
Так и сейчас. Второй ночи не бывает.
Есть только первая.
А если приходит вторая, значит, всему конец.
Как хорошо, что ты здесь.
— Ты так много пьёшь! Зачем тебе столько пить?
— Жоан, — сказал Равик. — Настанет день и ты скажешь «Слишком много». «Ты слишком много пьёшь», — скажешь ты, искренне желая мне добра. В действительности, сама того не сознавая, ты захочешь отрезать мне все пути в некую область, не подчинённую тебе.
Понял, что не только его разум, но и вся его плоть: руки и нервы и какая-то странная, не свойственная ему нежность, — всё ждёт её.
Тоска по оставленному или покинувшему нас человеку как бы украшает ореолом того, кто приходит потом.
Просто удивительно, до чего нелеп этикет горя. Застань ты меня мертвецки пьяным – и приличия были бы соблюдены. А я играл в шахматы и потом лег спать. И это вовсе не говорит о том, что я черств или бессердечен.
Мы! Какое необычное слово! Самое таинственное на свете.
Вечное душевное отчаяние — отчаяние ночной темноты. Приходит с темнотой и исчезает вместе с нею.
Люди любят друг друга, и в этом – всё! Это самое невероятное и самое простое на свете.
Леса любви, словно по волшебству выросшие во мраке ночи, теперь снова маячат бесконечно далеким миражом над пустыней мира...
— Ничего не надо брать с собой.
Она взглянула на него.
— Никогда?
— Никогда.