Когда я хочу знать правду о своей стране, я выезжаю в сельскую местность. Там эта правда намного более отчётлива.
Я вырос в Индии. На дереве перед домом моей бабушки висела отрубленная голова цыпленка. Я как-то спросил: «Ба, зачем?» — «Чтобы отпугивать призраков». В тех краях было так принято.
«Под сенью крон» — это фильм про мою жизнь. Моей матери, к примеру, он просто понравился. А отец сказал, что это шедевр.
Я не политик и даже не общественный деятель, не организатор каких-нибудь движений. Но гражданский протест готов поддержать, поскольку ситуацией в стране тоже не доволен. Тот протест, что был в 2011—2012 годах, не кто-то слил, он сам слился — возвратная форма. И никто его не поднимал — он сам поднялся. А недавно поднялась новая волна — так называемой школоты. И я не думаю, что ее поднял Навальный: его расследования дали повод выйти на улицы. А что такое настроение накопилось, причем у совсем юных, оказалось неожиданностью для всех.
Я ничего не делаю напоказ. В моих соцсетях если и появляется реакция на события, то только потому, что не появиться уже не может. Когда случилась беда с Серебренниковым, я об этом написала. Когда случилась беда с журналистом Голуновым, которому наркотики подкинули, я об этом написала. Можете называть это политическим жестом, можете называть это сердечной болью еврейской мамочки. Но чем отличается гражданская позиция от сердечной боли? Ничем.
Я никогда не представлял правительство Израиля с тех пор, как оставил государственную службу. В отношении отношений Израиля и Украины... На мой взгляд, моё правительство проявляет излишнюю терпимость к проявлениям антисемитизма и возрождению нацизма, к почитанию бывших нацистов на Украине. Это моя личная точка зрения. Но моё правительство иногда делает вещи, которые с моральной точки зрения — я их не принимаю, как, например, — непризнание геноцида армян. Моя страна это не признала, и Соединённые Штаты тоже. Я считаю — это аморально. Такие же элементы есть и в отношениях между Израилем и Украиной.
В «Василисе Прекрасной» моя бабуля — такая дачница с повязочкой на голове, а в «Морозко» она уже подряхла, ослабла, да и радикулит её, бедную, замучил. Обильный материал для Бабы-яги мне дала соседка по коммуналке. Характер у неё был ужасный, склочница, ей надо было обязательно кого-нибудь поссорить. А в Ялте я старушку увидел — коз пасла на Чайной горке. Старая-престарая гречанка, сгорбленная, нос крючком, недобрый взгляд, в руках короткая палочка... Не женская эта роль. Вот какая актриса позволит сделать себя такой страшной на экране? Гримёр только отвернётся — она тут же реснички себе подрисует, да и физически это тяжело. А я всё стерплю.
Кому-то надо было встать во главе театра. Уверена, совмещать эту работу с репетициями и спектаклями нереально. Я и Олегу Ефремову говорила: чтобы стать главрежем, надо победить свое актерское сознание. Мне всегда казалось более важным искать новые пьесы, приглашать молодых режиссеров, давать роль ведущим артистам, чем играть самой.
Помню, как разговаривал со своим дедом, когда тому уже перевалило за девяносто. Он часто повторял: «Я все еще учусь жить, мне еще многое предстоит». Он был мудрым человеком, потому что знал, что учиться жить ты должен до последнего вздоха.
Я всегда понимала, что некрасива. А для того чтобы играть те роли, к которым предрасположено моё нутро, мне надо было преодолеть отношение к себе как к гадкому утёнку. Это не значит, что я сделала себя красивее. Но я приучила людей к своей некрасивости. Они перестали её замечать.
Однажды я сказал: «А не сжечь ли мне гитару сегодня…» И все такие: «Да, да! Будет круто!» И я взрастил в себе гнев, чтобы суметь сделать это. Я не знал, что это гнев, пока они мне не сказали. Думаю, каждому нужно пространство, чтобы дать себе волю. Моим пространством стала сцена.
Cлайд с цитатой