Джордж Оруэлл. 1984

Все, что окружало Уинстона, вызывало приступ злости. Неужели так было всегда? Неужели вкус пищи всегда был таким? Он оглядел столовую. Тесный, заполненный людьми зал с низким потолком и замызганными стенами от тысяч и тысяч спин и боков. Расшатанные металлические столы и стулья стояли так плотно, что люди задевали друг друга локтями. Погнутые ложки, продавленные подносы, грубые белые кружки, жирные с въевшейся в каждую трещину грязью. И постоянный кислый запах отвратительного джина, плохого кофе, подгоревшего жаркого и нестираной одежды. Всегда — желудком, кожей — вы чувствовали, что у вас отняли что-то такое, на что вы имеете полное право. Да, конечно, он не помнил, чтобы жизнь была хоть в чем-то существенно лучше. Всегда на его памяти не хватало еды, у всех были заношенные носки и белье, мебель всегда была старой и расшатанной, комнаты — нетоплеными, поезда метро — переполненными, дома всегда разваливались, хлеб был только темным, чай был величайшей редкостью, а кофе — отвратительного вкуса, да и сигарет не хватало. Всего недоставало, и все стоило очень дорого, кроме искуственного джина. Конечно, понятно, почему, старея, ты переносишь все это труднее и труднее. Но разве это не признак ненормальности жизни, если тебя до самого нутра пробирает от этой неустроенности и грязи, этого вечного дефицита, бесконечных зим, липких носков, неработающих лифтов, холодной воды, грубого мыла, рассыпающихся сигарет и мерзкой пищи? Почему все это кажется непереносимым?

Другие цитаты по теме

Умный тот, кто нарушает правила и всё-таки остаётся жив.

Но мир сам — всего лишь пылинка. А человек мал... беспомощен!

В более примитивные времена, когда справедливое и мирное общество нельзя было построить, в него легко было верить.

Когда война становится бесконечной, она перестает быть опасной.

Он не скучал; ему не хотелось ни разговаривать, ни чем-нибудь отвлечься. Он был вполне доволен тем, что он один и его не бьют и не допрашивают, что он не грязен и ест досыта.

Кроме того, в прошлом война была одним из главных инструментов, не дававших обществу оторваться от физической действительности. Во все времена правители пытались навязать подданным ложные представления о действительности; но иллюзий, подрывающих военную силу, они позволить себе не могли.

Давно уж нет мечтаний, сердцу милых.

Они прошли, как первый день весны.

Но позабыть я и теперь не в силах

Тем голосом навеянные сны!

Пусть говорят мне: время все излечит,

Пусть говорят: страдания забудь.

Но музыка давно забытой речи

Мне и сегодня разрывает грудь!

В земном рае разуверились именно тогда, когда он стал осуществим.

Ему нестерпимо хотелось выругаться – длинно и во весь голос. Или удариться головой о стену, пинком опрокинуть стол, запустить в окно чернильницей – буйством, шумом, болью, чем угодно, заглушить рвущее душу воспоминание.

Скрывать чувства, владеть лицом, делать то же, что другие — всё это стало инстинктом.