— Я думал, что ты мягкий и доброжелательный. Ошибся. Я не прощу тебе этого отказа.
— Даже если и мягкий, но не овца. Мне можно перерезать горло, но шкуру с меня не снять.
— Я думал, что ты мягкий и доброжелательный. Ошибся. Я не прощу тебе этого отказа.
— Даже если и мягкий, но не овца. Мне можно перерезать горло, но шкуру с меня не снять.
Как бы незначительно ни было чувство, друг не отказывался вникнуть в него, не отделял его от более высоких чувств, потому что оно было недостаточно важно и серьёзно; наоборот, он старался найти нить, связующую это маленькое, незаметное, затаенное чувство с самым главным, всё равно, шла ли речь о любовном увлечении или о патефонной пластинке. Ведь жизнь так драгоценна и так скупо отмерена, что нельзя упускать ни малейшей ее частицы.
Именно это почтение, согласно семейной легенде, и свело когда-то вместе наших родителей — двух мастеров похоронных дел, которые отчаянно нуждались в обществе живого человека и оба находились под впечатлением почтения к мертвым. Они считали свою работу призванием. Относись хоть один из них к живым хотя бы вполовину так же хорошо, как к мертвым, они, возможно, все еще были бы вместе.
Степень бабьего достоинства измерять количеством тех, от чьих объятий они уклонились.
... это кольцо может придать мне чувство собственного достоинства. В наши времена чувство собственного достоинства гораздо важнее еды.
— Извини, а нельзя ли сделать так, чтобы твой пес заткнулся?
Мальчик с сожалением посмотрел на меня и сказал:
— Вряд ли. Влад верит в свободу слова.
— Я так и понял, — кивнул я.
— Но его очень легко подкупить. — Пилу порылся в кармане и вытащил печенье. Влад тут же умолк и поднял лапу. — Вот, пожалуйста. Такова цена мира и покоя.