Убить человека не так легко, как кажется.
Европа, неосторожно просвещая Азию, готовит сама себе гибель.
Убить человека не так легко, как кажется.
Каждый человек хочет ежедневно кушать свой бифштекс. Если я не заработаю его сам, никакое правительство — будь оно самое левое из левых — не поднесет мне его на сковородке.
Куда же плывет эта несчастная страна? Долго ли ей плыть во мраке? И выплывет ли она когда-нибудь?
То, что поражает человека, спавшего двадцать шесть лет и не имевшего соприкосновения с вашей цивилизацией, это даже не столько моральный упадок, сколько беспредельная тупость этого поколения, глубоко уверенного в своем превосходстве.
Холодный восточный ветер руками ловкого парикмахера завивал поэтическую шевелюру взволнованного ночного моря.
Мы кормим рабочих, и они кормят нас. Тот, кто урезывает заработок наших клиентов, вынимает его из нашего кошелька.
Жизнь оказалась предприятием убыточным, и мистер Давид Лингслей чувствовал, что он без сожаления закрывает торговую книгу. Стоило ему двадцать долгих лет, днем и ночью, как каторжнику, вертеть тяжелые жернова миллионов, обильно смазывая их липким красным маслом, чтобы в момент подведения баланса убедиться. что в трудолюбиво сооружаемых амбарах вместо муки миллионами расплодились крысы цифр.
На пассажиров, сидящих в поезде, гравитационное поле действовало по-своему: по мере движения они начинали тяготеть друг к другу. Оторвавшись на время от земли, они сразу становились общительнее и отзывчивее. Они пили чай или вино из одной кружки с незнакомыми людьми, делились с ними своими заботами и огорчениями, сочувственно выслушивали бесконечные рассказы спутников, услужливо бегали на станциях опускать в ящик чужие письма, баюкали чужих ребят, плакали над чужим горем и радовались чужой удаче...
Уничтожение советов, водворение порядка в России — это решительный удар нашему отечественному коммунизму, это победа на нашем внутреннем, промышленном фронте. Во имя ее вся благоразумная Франция не остановится ни перед какими жертвами.