Полиция без правительства — это трамвай без электростанции.
Я жгу Париж
В черных оконных рамах сгорбленных меблирашек тут и там появлялись уже профили старых взлохмаченных, наполовину раздетых женщин; профили, величественные в своих прогнивших рамах, как грозные портреты прабабушек этого квартала, где проституция являлась званием наследственным, как в других сферах дворянский титул или звание нотариуса.
Уничтожение советов, водворение порядка в России — это решительный удар нашему отечественному коммунизму, это победа на нашем внутреннем, промышленном фронте. Во имя ее вся благоразумная Франция не остановится ни перед какими жертвами.
Куда же плывет эта несчастная страна? Долго ли ей плыть во мраке? И выплывет ли она когда-нибудь?
Холодный восточный ветер руками ловкого парикмахера завивал поэтическую шевелюру взволнованного ночного моря.
Жизнь оказалась предприятием убыточным, и мистер Давид Лингслей чувствовал, что он без сожаления закрывает торговую книгу. Стоило ему двадцать долгих лет, днем и ночью, как каторжнику, вертеть тяжелые жернова миллионов, обильно смазывая их липким красным маслом, чтобы в момент подведения баланса убедиться. что в трудолюбиво сооружаемых амбарах вместо муки миллионами расплодились крысы цифр.
Рулетка непредвиденного случая, упорно в течение долгих часов избегавшая рокового номера, очертила еще один круг. Пьер нашел работу.
Окна — это картины, повешенные на мертвый каменный прямоугольник серой стены дня. Есть окна натюрморты, странные кропотливые творения непризнанного художника, случая, сколоченные из куска гардины, забытого цветочного горшка, яркой киновари дозревающих на подоконнике помидоров. Есть окна — портреты, окна — наивные загородные идиллии, неоцененные, ничьи.