В этих широтах все умножай на сто,
Даже матерый перед ружьем никто.
Здесь за секнду в жилах вскипает кровь.
Выстрел — и сразу тело пронзает дробь.
В этих широтах все умножай на сто,
Даже матерый перед ружьем никто.
Здесь за секнду в жилах вскипает кровь.
Выстрел — и сразу тело пронзает дробь.
Постскриптум. Я пишу тебе, пишу!
Привет тебе! Тебе — и малышу!
Так долго строить храм и сжечь за миг
Лишь может тот, кто этот храм воздвиг.
Тихо. Звуки
По ночам до меня долетают редко.
Пляшут буквы –
Я пишу и не жду никогда ответа.
Если б я знал, как это трудно – уснуть одному.
Если б я знал, что меня ждёт, я бы вышел в окно.
А так все идёт. Скучно в Москве и дождливо в Крыму.
И всё хорошо.
Пишу тебе из тех монастырей,
В которых нет ни окон, ни дверей.
Нет ничего, и, честно говоря,
Что нет и самого монастыря.
Мне сегодня не найти себе места,
Мне сегодня стало на Земле тесно;
Я ушел в открытый океан, в темень
Когда рождается младенец, то с ним рождается и жизнь, и смерть.
И около колыбельки тенью стоит и гроб, в том самом отдалении, как это будет. Уходом, гигиеною, благоразумием, «хорошим поведением за всю жизнь» — лишь немногим, немногими годами, в пределах десятилетия и меньше ещё, — ему удастся удлинить жизнь. Не говорю о случайностях, как война, рана, «убили», «утонул», случай. Но вообще — «гробик уже вон он, стоит», вблизи или далеко.
Я готова избавится от этого креста, наливающего свинцом мое молчаливое сердце, без дальних слов. И всё равно, что будет после. Если вообще будет.