Мне кажется, что очень легко не просить, не снисходить до веры сейчас, в наше время. До просьбы, мольбы... или просить прощения. Это все сложно — с нашей гордыней, при этих атрибутах, статусах, деньгах. В нашем возрасте, в молодости вообще... а в сытой молодости тем более. Это даже... как бы сказать... удобно. Удобно не быть пошлым. Не быть слабым. Удобно быть бессмертным. Неудобно сомневаться. Быть сомневающимся — жалко.
С тех пор, как я с ним, мне можно ни о чем не думать. Если я захочу. Этого не случится, но приятно иметь выбор.
Мы сбегали друг к другу отовсюду и ото всех. У нас были другие, мы жили подолгу врозь. Но она любила только меня. И каждый раз, когда я в этом убеждался... В спальне, в гостиной, в кабинете, на полу в ванной… Я был в ней и смотрел ей в глаза. Следил за каждым движением, за каждым моментом дыхания. Чтобы она не забывала дышать, чтобы следя за ней, дышать не забыл я.
Я сейчас могу признать – я всю жизнь, всю свою жизнь до последнего времени – любил ставить эксперименты над людьми. Я не расставлял ловушки, люди обычно сами очень глупо попадались.
Самая большая проблема — и самое большое счастье для меня сейчас — это то, что мы телесны. Счастье в несчастье. Если бы было иначе, не было бы тех воспоминаний, флешбэков, где есть только мы. Где мы любим друг друга. И наш разум неотчуждаем нашему телу, которое имеет память. Хотя некоторые ночи я не помню, они были слишком хороши. Как-то она заставила меня смотреть польский фильм «Мои ночи прекраснее ваших дней» с Софи Марсо. Как и все предыдущие, досмотреть его до конца нам не удалось. Очень красивое название, сентиментальное, но прекрасное. Режиссер снимал любимую женщину, я его понимаю. И наши ночи были прекрасными, гораздо лучше наших дней.
Кто-то почти сразу понимает свой замысел, потихоньку учится с этим жить, а другие хоть и отражают глазами лучики света, но особенного предназначения у них вроде бы и нет. Зачем они пришли на эту землю, чего хотят? Они сами — последние, у кого нужно искать ответ на этот вопрос.
Но потом я стал умнее родителей, начал играть в свои игры, несравненно более изощренные. В юности мне казалось, что цинизм есть самое правильное отношение к жизни, мода в этом вопросе шла со мной в ногу.
Эксперимент, наблюдение, эти инструменты познания, я употреблял их, для того чтобы изучить людей. Оставим гуманизм – я уже говорил, что с гуманизмом жить очень неудобно, он сковывает сильнее, чем все вместе взятые рамки приличия...
В России, как оказалось, тоже любят строить небоскребы. Самое высокое здание в Европе (или в мире — не помню точно; понимаю, что важная деталь, но там столько раз повторялось слово «самое», что я забыла, о чем, собственно, шла речь). Что-то с богатырским размахом, такое... глобальное, одно-единственное. Как будто мы хотим заявить, что мы особенные, в который раз, и кому-то что-то доказать. Соревнуемся с Дубаем или с Бангкоком, а может, с Нью-Йорком? А может, кто-то на больших деньгах — данных взаймы — хочет прокатиться, как на горках, а там, внизу, может, и не разглядят — гигантизм, масштабы проекта, личности, причастные к осуществлению... и спутают все это с масштабом личности.
Надо бороться до последнего спазма в горле, цепляться каждой возможности за хвост. Говорят, так можно сэкономить много-много дней. А если наплевать на все, то этой истории придет конец. И мне иногда кажется, что к лучшему это, история не самая красивая, какая-то неказистая получилась, если правду сказать.
Мы бросались друг на друга, как только закрывались двери. И были чувства. Они были живы в течение многих лет. Вне зависимости от отношений и всех других проходивших мимо людей. Случайных людей в наших жизнях.
Я была истеричной и нервной. Постепенно успокаивалась, шли годы, я научилась понимать себя, но истинное счастье нашла как-то незаметно. Так бывает — ищешь всю жизнь, а когда находишь, то не сразу это замечаешь.
Cлайд с цитатой