Разве можно убить того, кто довольно уже стал падалью?
Ничто не может оправдать хладнокровного убийства невинной души.
Разве можно убить того, кто довольно уже стал падалью?
Ничто не может оправдать хладнокровного убийства невинной души.
Искупить грех убийства смертью нельзя.
— Стой! Не вынуждай меня стрелять!
— Никто не вынуждает тебя стрелять — это решение тебе предстоит сделать самостоятельно и прожить с ним до конца своих дней.
В ту ночь я узнал нечто такое, что для большинства людей остаётся неведомым: убийство – это грех, убийство – это осуждение души на вечные муки, но убийство ещё и работа.
«В мире всякое творенье — книга и изображение... — пробормотал я. — Обозначить что?»
«Этого-то я и не знаю. Но не будем забывать, что существуют знаки, притворяющиеся значищими, а на самом деле лишенные смысла, как тру-ту-ту или тра-та-та...»
«Чудовищно, — вскричал я, — убивать человека, чтобы сказать тра-та-та!»
«Чудовищно, — откликнулся Вильгельм, — убивать человека и чтобы сказать Верую во единого Бога...»
Если за убийство родичей проклинают, что тогда делать отцу, когда один его сын убивает другого?
Я хотел убить вас, но не хотел, чтобы вы умерли.
Строго накажи твое дитя, убившее насекомое. С этого начинается человекоубийство.
Если меня убьют, меня будут помнить не больше полугода.
Чудовище умерло; чудовище бессмертно. Его можно поймать; его не поймает никто и никогда. Охоться за ним хоть тысячу лет, оно всё равно избежит твоей хватки. его можно убить, раскромсать на части и рассовать по банкам с формалином, или разбросать по четырём сторонам света, но оно всё равно останется в одной десятитысячной дюйма от твоего поля зрения. И это будет всё тот же монстр, только с другим лицом. Я мог убить его, неважно, как. Я убью его в следующий раз, и потом, и снова, и у него каждый раз будет новое лицо, хотя монстр останется прежним. Монстр всегда остаётся прежним.