— Книга у некоего Адриана Нери. Музыканта. Думаю, вы слышали о нем.
— Нет, не слышал, и это худшее, что можно сказать о музыканте.
— Книга у некоего Адриана Нери. Музыканта. Думаю, вы слышали о нем.
— Нет, не слышал, и это худшее, что можно сказать о музыканте.
— А вам, Даниель, какие женщины нравятся?
— По правде говоря, я не очень в них разбираюсь.
— Да никто в них не разбирается: ни Фрейд, ни даже они сами. Это как электричество. Необязательно в нём разбираться, чтобы ударило током.
В тот туманный и дождливый вечер Клара Барсело похитила мое сердце, дыхание и сон. Под покровом колдовского сумрака Атенея ее пальцы начертали на моем лице проклятие, которое преследовало меня долгие годы.
Я кивнул, сгорая от стыда. Мой друг всего несколько часов назад заплатил сломанными ребрами за мое спасение, а я думаю о застежке лифчика.
— Иногда гораздо легче говорить с незнакомцем, чем с кем-то, кто тебя хорошо знает. Интересно, почему?
Я пожал плечами.
— Наверное, потому, что чужие люди нас воспринимают такими, какие мы есть на самом деле, а не такими, как им бы хотелось нас видеть.
— Она из тех, в кого влюбляешься, или из тех, кто пленяет, пробуждая наши природные инстинкты?
— Понятия не имею. По-моему, и то, и другое.
Знает ли безумец о своем безумии? Или же безумны окружающие, пытающийся убедить его в его сумасшествие, пытаюсь таким образом защитить собственное иллюзорное существование?
Я смотрел на ее легкие руки, сложенные на коленях, на точеную фигуру, угадываемую под складками одежды, на рельеф ее плеч, прозрачную бледность шеи и разрез губ, к которым так хотелось прикоснуться. Прежде мне никогда не доводилось так близко разглядывать женщину, не опасаясь встретиться с нею взглядом.
Потом, пока я раздевал ее дрожащими пальцами в розоватом свете свечей, она загадочно улыбалась и ловила мой взгляд, словно желая мне показать: все, что когда-либо приходило или еще придет мне в голову, гораздо раньше пришло в голову ей.