Люди не любят встречаться со свидетелями своего унижения. Даже если это стены дома.
Сначала становятся перед человеком на колени, а потом наступают ему ногой на голову. Я не желаю почтения сейчас, чтобы не испытать унижения в будущем.
Люди не любят встречаться со свидетелями своего унижения. Даже если это стены дома.
Сначала становятся перед человеком на колени, а потом наступают ему ногой на голову. Я не желаю почтения сейчас, чтобы не испытать унижения в будущем.
Люди не могут не тянуться к другим. Как бы сильно нас ни унижали, как бы сильно мы ни расплачивались, мы всё равно надеемся на то, что какой угодно, но еще хоть один-единственный человек примет нас таким, какие мы есть.
Сломать можно почти кого угодно, было бы желание. Зато привести сломленного человека в порядок – тяжкий труд, не каждый за такое возьмётся.
Достигнуть дна, добраться до последней степени униженности, махнуть на себя рукой, опуститься — и повторять это снова и снова, с бессознательным, погибельным упорством! Стать фитюлькой, нулем, смешаться с грязью; и тут, под гнётом и страхом позора, вдруг вспыхнуть и опомниться, собирая себя из собственных останков.
Нет ничего на свете, что могло бы унизить человека, если он сам не поддастся унижению.
Все можно забыть: оскорбления, обиды, несправедливости, но унижения не забывает ни один человек, это в человеческой натуре. Звери преследуют друг друга, дерутся, убивают, поедают, но не унижают. Только люди унижают друг друга. И ни один человек своего унижения не забудет и тому, перед кем унижался, никогда не простит. Наоборот, всегда будет его ненавидеть.
Он давно понял, что люди испытывают слишком большое удовольствие при виде ближнего в моральном унижении, чтобы позволить ему испортить это удовольствие каким-то объяснением.