Ты на чужбине, — и забыт, конечно, человек,
Жалеет только сам себя сердечно человек.
В своих скитаньях ни на час я радости не знал, -
По милой родине скорбит извечно человек.
Ты на чужбине, — и забыт, конечно, человек,
Жалеет только сам себя сердечно человек.
В своих скитаньях ни на час я радости не знал, -
По милой родине скорбит извечно человек.
Бродягой стань, но не рабом домашнего хламья,
Отдам и этот мир, и тот за нищий угол я.
Бродяжничество — не позор, и нищенство — не срам.
Уйти куда глаза глядят — давно мечта моя.
Ты затруднение мое, художник, разреши:
Здесь на платке узор такой искусный напиши,
Чтоб мысли все мои на нем любимая прочла,
Чтоб ей открылся весь тайник тоскующей души.
Хоть временем на краткий срок и вознесен твой враг, -
Вином победы два-три дня он опьянен, твой враг.
Пусть наймется, что до небес он вырос, — не горюй:
Ведь низок он, и будет вновь с землей сровнен твой враг.
Не жертва скопидомства я, не пленник серебра,
В добре домашнем для себя не вижу я добра.
Не говорите, что Бабур не завершил пути:
Остановился я на миг, — мне снова в путь пора.
Уж лучше совершить тяжелых сто грехов,
Принять сто тяжких мук, сто обрести врагов,
Чем, став ослушником, родителя обидеть,
Чем не прийти к нему в тяжелый час на зов.
Что о судьбе думать моей? Слишком всесильна печаль!
Где же приют сердцу найти? Ехать в какую мне даль?
Пьяный вертеп, божий ли дом — все предо мной на замке,
Здесь постучусь, там постучусь, — разве бездомного жаль?
В мире земном что мне сказать жалкой породе людской?
Слушать их речь? Но человек — или невежда, иль враль.
Что тебя ждет в мире земном, лучше, Бабур, не гадай.
Что суждено, то суждено! А в размышленьях — печаль!
Я в жизни счастья не встречал, с несчастьем связан стал.
Во всех делах — просчет, за все я всем обязан стал.
Покинув родину свою, побрел я в Индустан
И черною смолой стыда навек измазан стал.