Читатели бумажных книг — просто старые маньяки; старость всё ближе с каждым днем, а диагноз — все суровей с каждым вечером.
... бумага кажется мне менее тленной, чем электронная книга с низковольтным люминесцентным тактильным экраном, устаревающая на третий день после выпуска.
Мораль: когда здания исчезают, только книги могут хранить о них память. Вот почему Хемин-гуэй перед смертью писал о Париже. Потому что он знал, что книги прочнее зданий.
С тех пор я постоянно пользуюсь книгами как средством, заставляющим время исчезнуть, а писательством – как способом его удержать.
Шедевры не терпят поклонения, им нравится жить – иными словами, они хотят, чтобы их читали и зачитывали до дыр, обсуждали и осуждали; в глубине души я убежден, что шедевры страдают комплексом превосходства (давно пора опровергнуть злую остроту Хемингуэя: «Шедевр – это книга, о которой все говорят и которую никто не читал»).
Читать – значит нетерпеливо уповать на следующую страницу; самая любимая книга – та, что держит вас в подвешенном состоянии.
Издатели не читают книг: они их издают.
Критики не читают книг: они их просматривают.
Вывод: никто, кроме писателей, книг не читает.
Почему я пишу, почему литература притягивает меня как критика, как издателя, почему я целыми днями погружен в книги? Все потому, что мой Бог, моя религия, которая ведет меня за собой, чтобы я перестал бояться смерти, – это литература.
Что представляет собой литература, если не элегантный способ покопаться в душе человеческой?
Cлайд с цитатой