Сильва Капутикян

Чтобы поднять тебя на пьедестал,

Чтоб удержался ты на пьедестале,

Чтоб крыльями орлиными блистал,

Орлиным взором созерцая дали, -

За это я всю душу отдала.

Я верила в тебя, как верят дети.

За все твои недобрые дела

Передо мною не был ты в ответе.

Закрыв глаза, глядела на тебя,

Чтоб видеть лишь таким, как мне хотелось,

Обманывалась, вымысел любя.

Куда же ослепленье это делось?

Ты рухнул с пьедестала и тотчас

Прозрела я, но как сознаться тяжко:

Всем сердцем я платила за алмаз,

А оказался он простой стекляшкой...

0.00

Другие цитаты по теме

Зачем хочу я крыльев и полета,

Когда к земле привязан крепко ты?

Зачем ищу какой-то высоты,

Когда не ждешь, не ищешь ничего ты?

Я жду, чтоб свет в твоих глазах забрезжил,

А ты одним насущным хлебом сыт,

Тебя уют надежный веселит...

Что ж я, самопожертвованьем брежу?!

Неужто лишь любовь к тебе — мой жребий

И я должна тебя таким принять?

Неужто больше не о чем мечтать,

Пора забыть о крыльях и о небе?..

... Снег падает, пушистый, невесомый.

О ком, о чем я вспомнила — не знаю,

Чей голос мне почудился знакомый,

Чей взгляд мелькнул

Сквозь снежных хлопьев стаю.

Ни говорить, ни думать нет охоты,

Да и не нужно, снег кружит, летает,

И мысли, словно хлопья в час полета:

Едва захочешь их поймать — растают.

... Снег падает, пушистый, невесомый.

О ком, о чем я вспомнила — не знаю,

Чей голос мне почудился знакомый,

Чей взгляд мелькнул

Сквозь снежных хлопьев стаю.

Ни говорить, ни думать нет охоты,

Да и не нужно, снег кружит, летает,

И мысли, словно хлопья в час полета:

Едва захочешь их поймать — растают.

Не заставь меня плакать, – я плакала много, любимый.

И не думай напрасно, что я холодна и надменна.

Мне изранили сердце, и в шрамах оно постепенно

Отвердело, но больно ему от ожога, любимый.

Безоглядно я шла, доверялась открыто и прямо,

Но как часто встречала я с горечью неодолимой

Камень вместо сердец, я же верила в сердце упрямо.

Нелегко мне досталась прямая дорога, любимый.

Мне бы тихо уснуть, по-ребячьи склонясь головою

На колени твои – отдохнуть от тоски нестерпимой.

Тайный свет сбереги, озаряющий сердце живое –

Вечереет мой день, уже ночь на пороге, любимый.

Привяжи мне бумажные крылья — свободу и совесть,

Сбереги меня в бурю и в штиль упаси от беды.

За то, что было и будет, и в чем, наконец, успокоюсь,

Дай мне душу — в ладонях с водой отраженье звезды...

В битве этой, что самая главная,

Что кипит до смерти от детства,

На меня наступают плавно так

Десять тысяч моих проекций.

«Ты совсем, ты совсем снеговая,

Как ты странно и страшно бледна!

Почему ты дрожишь, подавая

Мне стакан золотого вина?»

Отвернулась печальной и гибкой…

Что я знаю, то знаю давно,

Но я выпью и выпью с улыбкой

Всё налитое ею вино.

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик —

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть Любовь, в ней есть язык.

Толстой удивляет, Достоевский трогает.

Каждое произведение Толстого есть здание. Что бы ни писал или даже ни начинал он писать («отрывки», «начала») — он строит. Везде молот, отвес, мера, план, «задуманное и решенное». Уже от начала всякое его произведение есть, в сущности, до конца построенное. И во всём этом нет стрелы (в сущности, нет сердца).

Достоевский — всадник в пустыне, с одним колчаном стрел. И капает кровь, куда попадает его стрела. Достоевский дорог человеку. Вот «дорогого»-то ничего нет в Толстом. Вечно «убеждает», ну и пусть за ним следуют «убеждённые». Из «убеждений» вообще ничего не выходит, кроме стоп бумаги и собирающих эту бумагу, библиотеки, магазина, газетного спора и, в полном случае, металлического памятника. А Достоевский живёт в нас. Его музыка никогда не умрёт.