— Ребёнком ведь быть неплохо, — произносит Тианна не то с утвердительной, не то с вопросительной интонацией.
— Конечно, нет. Если не заниматься взрослыми вещами.
— Ребёнком ведь быть неплохо, — произносит Тианна не то с утвердительной, не то с вопросительной интонацией.
— Конечно, нет. Если не заниматься взрослыми вещами.
— Рэй, я не хочу всё время пить. Я...
— Знаешь, я не для того сюда прилетел, чтоб культурные мероприятия посещать.
— Конечно, единственное, что тебе хочется посещать — это бары. Ну и сидел бы в Эдинбурге!
— Я по крайней мере пытаюсь развлечься.
— Вот, значит, как это называется.
Внезапно, по её взгляду и тону, Леннокс понимает всю глубину своего одиночества. Он хочет сказать: «Я умираю, пожалуйста, спаси меня», а получается:
— Что хочу, то и делаю, тем более в отпуске. А если ты против, иди на хрен.
Стартует обратный отсчёт, как всегда, он предрекает, что измученному, выжатому Ленноксу и сегодня будет отказано в сне. Вместо сна ему полагаются мысли.
А ты не чувствовал в себе сил начать эту войну, не говоря уже о надежде её выиграть.
Опыт научил тебя, что единственное несчастье, горшее, чем насильственная смерть близкого человека, — это пропажа близкого человека, пропажа без вести, с концами. Это пытка неопределённостью, когда сердце подпрыгивает на каждый стук в дверь, на каждый телефонный звонок. Несчастных выдаёт отчаяние в глазах, привычка в любой толпе поспешно и жадно прощупывать лица. Можно уговорить себя, что смерть близкого человека была неизбежна; много труднее подавить крик упорствующей души. Он жив, кричит душа; но вернётся ли он?
Леннокс был раздавлен. С виду циник, а душа — как фарш. Непробиваемый Леннокс с расщеплёнными нервами.
Мы с тобой оба профессионалы, Брюс, и наше дело — утверждать закон. Однако твои методы и мои методы — две очень разные вещи.