Если б не было так мучительно нужно полной грудью вдохнуть,
Ребром зацепить резонанс золотого гула апреля,
Я не рвался бы так в небо и, может быть, вообще забыл про весну,
Я б ее выключил, точно лампочку на приборной панели.
Если б не было так мучительно нужно полной грудью вдохнуть,
Ребром зацепить резонанс золотого гула апреля,
Я не рвался бы так в небо и, может быть, вообще забыл про весну,
Я б ее выключил, точно лампочку на приборной панели.
Жизнь похожа на сад. Чудесные моменты могут случаться, но не могут быть сохранены надолго, разве что в памяти.
Сворачивая шапито,
грустно думать о том,
что бывшее, скажем, мной,
воздух хватая ртом,
превратившись в ничто,
не сделается волной.
…Столько людей проживают обычную, серую жизнь, так и не повстречав нужного человека, не открыв в себе сокровенных тайн, которые отзываются только в ответ на тщательно взращиваемое, обоюдное чувство любви, уважения, привязанности, приязни и нужности. И этих людей, как распустившиеся, но так и не давшие завязей цветы, очень жаль. Люди-пустоцветы иногда даже и не замечают, что с ними что-то не так, но однажды задаются вопросом: «А зачем все это было? Зачем вся моя жизнь?», но так и не находят ответа. Ведь приходит время, когда исчезает все наносное, лишнее, как унесенный чьим-то дыханием одуванчиковый пух, и тогда остается только главное.
Скарлетт: Однажды вы сказали: «Помоги, боже, тому, кто её полюбит!»
Ретт: Помоги мне, боже...
Жизнь, как маленькое одеяльце: потянешь наверх — мёрзнут ноги, потянешь вниз — голова. Жить умеет тот, кто сворачивается калачиком.
Я сознательно нацелил на тебя все стрелы своего желания и все свое стремление к познанию, все то, что вибрировало тысячелетиями и теперь смутно шевелится во мне; я сосредоточил всю свою жизнь на тебе, я персонифицировал в тебе весь мир.
Ее собственная жизнь была для нее драмой, и она требовала от себя, чтобы роль ее в этой драме была сыграна ярко и глубоко.
Со временем всё проходит. Всё. Но то, что остаётся. Что никогда не перестанет быть тайной — это жизнь. Да, жизнь.