Я вовсе не мудрый. Я же сказал тебе. Я ничего не знаю. Я знаю книги, и я знаю, как соединять слова вместе – это не значит, что я знаю, как говорить о вещах, наиболее важных для меня.
Отец отшутился: я слишком взрослый, чтобы не принимать людей такими, какие они есть.
Где-то есть закон, утверждающий, что если один человек полностью захвачен страстью из-за другого, то другой должен быть охвачен ответной страстью. «Amor, ch’a nullo amato amar perdona» — «Любимым любовь велела любить». Слова Франческо в Инферно. Просто жди и надейся. Я надеялся, хотя это, может, было вообще единственное, чего я хотел. Бесконечно ждать.
Мне хотелось быть как солдаты в фильмах, которые, израсходовав патроны, выкидывают оружие, словно оно им больше никогда не пригодится; или как беглецы в пустыне, которые не экономят драгоценную воду, а уступают своей жажде и, залпом осушив флягу, выбрасывают ее. Но вместо этого я собирал и складывал в памяти опилки воспоминаний, дабы в дни холода и тоски разжечь их и вернуть тепло.
Или присутствие тех, кто еще вчера утром чувствовал себя незваным гостем, становится совершенно необходимо, потому что это укрывает нас от собственного ада – поэтому ли один и тот же человек, кто днем путает тебя, ночью дает тебе освобождение?
— Мне нравится, как ты говоришь о вещах. Почему ты постоянно принижаешь сам себя?
Я пожал плечами. Он критиковал меня за самокритику?
— Не знаю. Но надеюсь, ты тоже не будешь?
— Ты так боишься, что о тебе подумают другие?
Я покачал головой. На самом деле ответа на вопрос у меня не было. Или, возможно, ответ был таким очевидным, что я не должен был отвечать. Порой между нами проскальзывали особые моменты, похожие на этот, и я чувствовал себя очень уязвимым, практически голым. Толкни меня, заставь нервничать, и, если я не толкну тебя в ответ, ты меня вскрыл, как раковину моллюска. Нет, мне нечего было сказать в ответ.
Я точно знал, какая часть этого фрагмента задела его в тот первый раз в саду. С тех пор каждый раз, как я играл ее, она превращалась в мой маленький подарок, потому что в действительности она была посвящена ему. Через нее я говорил о чем-то очень красивом внутри себя, и не надо было быть гением, чтобы разобраться в этом. Это подстегивало меня бросить вызов расширенной каденции. Только ради него.
Я был счастлив, что комната вернется ко мне. В моей-его комнате будет проще вспоминать наши ночи. Нет, лучше остаться в моей нынешней спальне. Тогда, по крайней мере, я смогу представить, что он все еще там, в соседней комнате за стенкой, а если его там нет, то он все еще не вернулся с ночной прогулки, и я могу считать минуты, часы, звуки…
— Чем здесь можно заняться?
— Ничем. Ждать окончания лета.
— Что тогда делать тут зимой?
Я улыбнулся еще не озвученному ответу. Он уловил суть.
— Только не говори мне: ждать, когда придет лето. Я прав?
Cлайд с цитатой