Всем вам, городским мальчишкам, грош цена!
— Понимаете, полковник, я политически так плохо развит, что считаю всех порядочных людей порядочными.
— Ну, это у вас пройдёт...
Всем вам, городским мальчишкам, грош цена!
— Понимаете, полковник, я политически так плохо развит, что считаю всех порядочных людей порядочными.
— Ну, это у вас пройдёт...
Женщину теряешь так же, как свой батальон: из-за ошибки в расчётах, приказа, который невыполним, и немыслимо тяжких условий. И ещё из-за своего скотства.
Серьезный молодой писатель, дружелюбный мудрый старый художник, две красивые девушки и целая жизнь впереди.
Мы считали вино чем-то таким же полезным и обычным, как пища, и, кроме того, оно радовало, создавало ощущение благополучия и счастья. Пили вино не из снобизма, это не было признаком какой-то утонченности, не было модой; мне в голову не пришло пообедать без вина, сидра или пива.
С тех пор как появилось радио, все только и делают, что слушают Би-би-си. А для совести уже нет ни времени, ни места.
— На прошлой неделе он покушался на самоубийство.
— Почему?
— Впал в отчаяние.
— От чего?
— Ни от чего.
— А ты откуда знаешь, что ни от чего?
— У него уйма денег.
— Но вы всегда блистали латынью. Я знаю это от ваших школьных товарищей.
— Моя латынь совсем никуда. Так же как и мой греческий, и мой английский, и моя голова, и моё сердце. Я сейчас могу говорить только на охлаждённом дайкири.
Но бычья сила, как и бычья храбрость, держится недолго, теперь она узнала это, да и что вообще долго держится на свете? Я держусь, подумала она. Да, я держусь долго. Но кому это нужно?
— А ты не думаешь, что на Западе у меня бы лучше пошло дело?
— Для работы все места одинаковы. Главное — это не убегать.
— Нет, не все места одинаковы, — возразил Роджер. — Уж я знаю. Но там, где поначалу хорошо, потом становится плохо.
— Верно. Но здесь сейчас очень хорошо. Может быть, потом это изменится, но сейчас здесь прекрасно.