Вы боитесь всех вещей как смертные и все желаете их как бессмертные.
Бессмертие и смертность не созданы друг для друга: они – как огонь и грязь, только победителем всегда выходит огонь.
Но богов это ничуть не смущало. Им даже нравилось. Любуясь, что творится со смертными от их божественной любви, они покатывались со смеху. Было в них, богах, что-то от детей – и это было отвратительно.
Мы не осмеливаемся на многие вещи, потому что они тяжелые, но тяжелые, потому что мы не осмеливаемся сделать их.
(Мы на многое не отваживаемся не потому, что оно трудно; оно трудно именно потому, что мы на него не отваживаемся.)
(Мы боимся чего-то не потому, что это сложно. Это сложно, потому что мы этого боимся.)
— Ты помнишь, что я сказала тебе?
— Ты сказала, что свяжешь свою судьбу с моей, отказавшись от бессмертия своего народа.
— И я не передумала. Я скорее разделю смертную жизнь с тобой, чем проживу все эпохи мира в одиночестве.
Все смертны, бессмертного нет человека,
В посмертной молве о нем — след человека.
Жизнь — малая горсть, и глядишь — ее нет,
Но плох ли, хорош, а останется след.
— В этом возрасте я вдруг осознал, что тоже умру, — говорит генерал. — Это было время первых ночных поллюций.
— Бессмертие уходит вместе с невинностью, — аптекарь вновь переводит указку с плаката Подросток на плакат Ребенок. — Дети не верят в то, что умрут.
Возможно, это главный парадокс нашего бытия: жить, значит сознавать свою смертность. Жизнь, по определению, смертельная болезнь.
Цезарю [т. е. императору], которому все позволено, по тем же причинам многое не позволено. (…) Он себе уже не принадлежит, и подобно звездам, без отдыха совершающим свой путь, ему никогда не дозволяется ни остановиться, ни делать что-либо для себя.
Cлайд с цитатой