Между двумя противоположностями висит пелена, всего лишь прозрачная ткань, которая предупреждает или утешает нас. Ты ненавидишь, но посмотри сквозь эту пелену, и ты увидишь возможность полюбить; сейчас тебе грустно, но посмотри сквозь нее, и ты увидишь радость. От абсолютного спокойствия — к полной неразберихе. Все меняется так быстро, не успеваешь и глазом моргнуть.
— Мы больше не любим друг друга. И уже давно.
— Но ты замужем за ним. Разве не я сам вел тебя к алтарю?
— А это здесь причем?
— Вы обещали себя друг другу в доме нашего Господа, я сам это слышал. Что это с вами, молодыми людьми, происходит в наше время, что вы постоянно расстаетесь и снова женитесь? Почему теперь не держат обещание?
Между двумя противоположностями висит пелена, всего лишь прозрачная ткань, которая предупреждает или утешает нас. Ты ненавидишь, но посмотри сквозь эту пелену, и ты увидишь возможность полюбить; сейчас тебе грустно, но посмотри сквозь нее, и ты увидишь радость. От абсолютного спокойствия — к полной неразберихе. Все меняется так быстро, не успеваешь и глазом моргнуть.
Дай ей шанс. Дай себе шанс. Ему нужно попробовать снова встать на ноги, ему нужно внушить себе, что не каждая встреча с женщиной должна быть такой, как та первая встреча с Дженнифер. Дрожь, охватившая всё его тело, бабочки, запорхавшие в животе, трепет при случайном прикосновении к ее коже. А что он чувствовал на свидании с Сарой? Ничего. Ничего! Конечно, его самолюбию льстило, что он ей нравится, и его взволновал сам факт, что он снова начал ходить на свидания. Он испытывал разнообразные эмоции по отношению к ситуации в целом, но к ней самой он не испытывал ничего. Женщина, встреченная несколько недель назад в парикмахерской, и то вызвала у него больше переживаний.
— Ты скучаешь по ней?
— Дорогая, уже десять лет прошло.
Его признание причиняет мне боль. Я складываю руки на груди и смотрю в сторону, тихо кипя от злости. Папа наклоняется ко мне и слегка толкает меня локтем:
— И каждый день я скучаю по ней сильнее, чем накануне.
... я иду по садовой дорожке, срезаю угол по траве и выхожу на дорогу, ведущую прочь от дома, в котором я выросла.
Только на этот раз я не одна.
Любовь и ненависть разделяет тонкая линия. Любовь освобождает душу, но одновременно способна перекрыть ей кислород. Я продвигалась по этой туго натянутой проволоке с грацией слона, и голова склоняла меня в сторону ненависти, а сердце тянуло на половину любви. Это была напряженная работа, меня все время раскачивало, и иногда я терпела неудачу. Порой сдавалась надолго, но никогда — слишком надолго.
И никогда так надолго, как в этот раз.
Я не прошу, чтобы меня любили. Никогда не стремилась понравиться и не просила понять меня. Впрочем, меня никогда и не понимали. Когда я так себя вела, когда покидала его постель, вырывалась из объятий, вешала телефонную трубку и закрывала за собой дверь его дома, мне самой с трудом удавалось понять себя и нравиться себе. Но такая уж я есть.
Такой я была.
Я научилась не задавать вопросов, потому что он все равно не отвечал на них, а я не желала ничего знать. И не знала. Иногда, впрочем, все же спрашивала, но он отмалчивался, — подумав об этом, я пришла к выводу, что в определенном смысле мы оставались совершенно чужими людьми, близко знакомыми лишь в пределах этой комнаты. Нам удалось создать собственный мир, определить его правила и провести между нами черту: переступать её было нельзя, но в веселые дни разрешалось плясать вокруг неё.
— Ты действительно тащишься от этой девчонки?
— Хороший вопрос. Не очень, но с ней я не один.
— Ты действительно тащишься от этой девчонки?
— Хороший вопрос. Не очень, но с ней я не один.
Cлайд с цитатой