Говорю один, сам с собой, в двух шагах от смерти и все-таки лицемерю... О, девятнадцатый век!
Стоит только человеку сделать глупость, как он пытается тотчас же сослаться на свои добрые намерения.
Говорю один, сам с собой, в двух шагах от смерти и все-таки лицемерю... О, девятнадцатый век!
Стоит только человеку сделать глупость, как он пытается тотчас же сослаться на свои добрые намерения.
Какой шум! Какая масса народа, и у каждого свои заботы! Каких только планов на будущее не роиться в голове двадцатилетнего юноши! Как все это отвлекает от любви!
Люди видят, что вам не доставляет удовольствия, когда они заговаривают с вами, а в такой общительной стране, как наша, вы осуждены быть горемыкой, если не заставите себя уважать.
Тщетно рассудок пытается бороться с подобного рода воспоминаниями [о минувшем счастье], — его мучительные усилия лишь увеличивают их сладостное очарование.
Она так бранила Жюльена за его безрассудство, когда он явился к ней в прошлую ночь, что теперь дрожала от страха: а вдруг он сегодня не придет?
... Ненависть, когда она приходит на смену презрению, отличается обычно лютой яростью.
Если существует загробная жизнь?... Сказать по правде, если я там встречусь с христианским богом, я пропал, — это деспот, и, как всякий деспот, он весь поглощён мыслями о мщении. Библия только и повествует, что о всяких чудовищных карах. Я никогда не любил его и даже никогда не допускал мысли, что его можно искренне любить. Он безжалостен... Он расправится со мной самым ужасным образом.
Уж если совершать преступления, то надо их совершать с радостью: а без этого что в них хорошего; если их хоть чем-нибудь можно оправдать, так только этим.