Вера Полозкова

И он делается незыблемым, как штатив,

И сосредоточенным, как удав,

Когда приезжает, её никак не предупредив,

Уезжает, её ни разу не повидав.

Она чувствует, что он в городе — встроен чип.

Смотрит в рот телефону — ну, кто из нас смельчак.

И все дни до его отъезда она молчит.

И все дни до его отъезда они молчат.

Она думает — вдруг их где-то пересечет.

Примеряет ухмылку, реплику и наряд.

И он тоже, не отдавая себе отчёт.

А из поезда пишет: «В купе все лампочки не горят».

И она отвечает:

«Чёрт».

9.00

Другие цитаты по теме

Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы – чтоб ходить сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы. Ты затем с ним и говорила, и делила постель одну – чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто идешь ко дну. Ты ещё одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? Он ещё один верный способ остро чуять себя живой.

Дело в том, что говорить «Люблю» при «люблю» — это огромная человеческая потребность и необходимость. Почти такая же, как есть и спать. И как Рената Литвинова говорила в незабвенном фильме «Богиня. Как я полюбила»: «хочется сказать «Я люблю тебя», но всё время некому».

Это первое, что вообще с человеком происходит. Надо кого-нибудь полюбить. Не оказаться любимым, не почувствовать, что ты кому-то необходим, а самому обязательно и желательно по гроб. И каждый раз по гроб.

В глубине души чувствовать при этом, что уже не любишь.

Я думаю, любовь всегда одна, просто объекты меняются. Их время от времени нужно менять, что бы не приедались.

Мое сердце, уже давным-давно греется в твоих ладонях, каждая его частичка навсегда принадлежит только тебе. Пожалуйста, не потеряй ее.

Как вот с любовью: в секунду — он, никто другой. Так чтоб нутро, синхронно с бровью, вскипало вольтовой дугой, чтоб сразу все острее, резче под взглядом его горьких глаз, ведь не учили же беречься, и никогда не береглась.

Губы плавя в такой ухмылке,

Что на зависть и королю,

Он наколет на кончик вилки

Мое трепетное «люблю».

И с лукавством в медовом взоре

Вкус божественным наречет.

И графу о моём позоре

Ему тоже запишут в счёт.

Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость.

Долгожданная, оглушительная твоязнь.

Он целует влажно, смеется южно, я шучу так плоско и так натужно, мне совсем, совсем ничего не нужно, кроме этого наглеца.

Разве я враг тебе, чтоб молчать со мной, как динамик в пустом аэропорту.

Целовать на прощанье так, что упрямый привкус свинца во рту.

Под рубашкой деревенеть рукой, за которую я берусь, где-то у плеча.

Смотреть мне в глаза, как в дыру от пули, отверстие для ключа.

Мой свет, с каких пор у тебя повадочки палача.

Ну все уже: шепоток, белый шум, пустяк.

Едва уловимый, тлеющий, невесомый.

Звонка его ждешь не всем существом, а так

Одной предательской хромосомой.

Скучаешь, но глуше, вывернув звук к нулю.

Как с краю игла слегка шипит по винилу.

Все выдохнула, распутала, извинила,

Но ручку берешь, расписываешь уныло –

И там,

На изнанке чека

«люблюлюблю».

Никого не люблю — тех немногих только,

На которых обречена.