Думаю, что лучшее противоядие из всех возможных — это юмор. Недостаток юмора — это душевный изъян.
... мелкие жизненные драмы стоит обращать в шутку, иметь хорошее чувство юмора и в первую очередь уметь посмеяться над собой.
Думаю, что лучшее противоядие из всех возможных — это юмор. Недостаток юмора — это душевный изъян.
... мелкие жизненные драмы стоит обращать в шутку, иметь хорошее чувство юмора и в первую очередь уметь посмеяться над собой.
Брак, по-моему, дело хорошее. Жить вдвоём, когда люди любят друг друга, — это, на мой взгляд, идеально. Но совместная жизнь — это же ужас. В сущности, проблема брака проста. Или вы предпочитаете жить с кем-то, идя на уступки, или скука жизни вдвоём оказывается сильнее удовольствия от близости друг друга.
Легкомыслие — это, по-моему, хорошее качество. Это как место, где можно укрыться, когда дела из рук вон плохи. Когда провалилась пьеса, критика ужасна, если ты близко видел смерть, то уже не можешь всерьёз на это сетовать и рвать на себе волосы. Говоришь себе: «Стоп! Есть вещи и похуже!» Легкомыслие — это ещё и определённая культура, возможность уважать людей, не обременяя их. Я же не скажу им: «Послушайте, со мной случилась беда!» Бедняги, они не будут знать, что с этим делать. Не знаю, если когда-нибудь меня настигнет смертельная болезнь, скажу ли я об этом моим близким. Думаю, нет.
Итак, я ненавижу сладкие духи, пластик, телевидение — телевидение просто не выношу. Ещё я ненавижу скупость, зависть, нетерпимость. Не выношу, когда намеренно демонстрируют дурные манеры, когда кого-то при мне унижают. Ненавижу расизм во всех его проявлениях. Ненавижу недостаток воображения, конформизм; меня злит скорый суд, а ещё высокомерие, самомнение и этот глупый страх, из-за которого каждый старается быть хоть в чём-то выше других, потому что он ариец, или еврей, или беден, или богат. Всё идет в ход, чтобы выглядеть самым умным. И ещё я ненавижу самодовольное невежество.
... ветер безумия рано или поздно врывается к вам без стука. И тут можно натворить глупостей...
Верность в любви, думается мне, возможна, хоть это и нелегко, а вот ревность — чувство, всегда повергавшее меня в панику. Я знавала ревнивцев: это ужасно, это всегда разрушительно, прежде всего для них самих. Они мучаются и мучают, и это губит всё. Думается мне, что ревность, когда сам ревнивец её приемлет, более того, отстаивает как добродетель, становится страшным недугом.
... я люблю людей естественных, тех, которые не пытаются выказать себя иными, чем они есть на самом деле. Это включает ум, определенную форму внутреннего счастья и определённую доброту. Я очень, очень люблю добрых людей.
Любовь — это доверие. Любовь, основанная на ревности, — гиблое дело, потому что её превращают в битву, в борьбу. Понять, что мужчина вами дорожит, потому что ревнует, может быть, и упоительно, это, конечно же, проявление любви, но, боюсь, одно из последних. Все эти игры ревности, на мой взгляд, жалки. Я за любовь-доверие, целиком и полностью, ну, а если вас обманут — что ж поделаешь. Это всегда обходится много дороже тому, кто обманывает, чем обманутому.
... меня интересуют именно отношения людей с одиночеством и с любовью. И я знаю, что это основа жизни человека; не суть важно, космонавт он или акробат, куда важнее, кто его жена или муж, любовник или любовница. Поразительно, что психологические отношения в группе, которые я описываю, применимы к любой среде. Ревность одна и та же для парижского интеллектуала и для фермера из Жиронды. Чувства везде те же, что в одной среде, что в другой.
Любовный акт — это удовольствие. Вам хочется кого-то или нет. Секс — это дело вкуса. Это не обязанность. Или вы любите кого-то, кто вам приятен, и если он с вами, тем лучше. А если никого нет — что ж, можно и поспать. Никому не повредит пару-тройку месяцев пожить спокойно. Кстати, если ищешь удовольствия, вряд ли его найдёшь. И его не может быть без близости, физической, а зачастую и умственной, когда двоим хорошо вместе, разговоры затягиваются допоздна и на душе тепло. Мне тошно от этой волны эротики, она меня возмущает. Тут нужен намек, а не провокация.