Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
Я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
Я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
Я от души хотел бы быть любезным, но моя глупая застенчивость так велика, что нередко я выгляжу высокомерным невежей, хотя меня всего лишь сковывает злосчастная моя неловкость.
В тот самый день мне исполнилось двадцать четыре года, но я уже знала, что всё лучшее в моей жизни осталось позади.
Постепенно я привык считать свою жизнь несбывшимся обещанием, но в глубине души подозревал, что несбывшимся обещанием оказался я сам.
Мне гораздо проще разобраться в вещах больших и сложных, чем в чем-то незначительном и простом. Кажется, это и делает меня настоящей француженкой.
Меня похоронили. Меня уже давно похоронили. Ты ходил ко мне каждую неделю. Ты всегда стучал в могилу, и я выходила оттуда. Глаза у меня были полны земли. Ты говорил: «Ты же так ничего не видишь» — и вынимал из глаз землю. А я тебе говорила: «Я всё равно не вижу. У меня ведь вместо глаз дыры».
Ненавижу, когда кто-то говорит, что умирает от голода. В мире есть те, кто действительно умирают от голода, так что мы должны придумать другой способ сообщать о том, что не ели целых четыре часа.
Знаешь, у меня складывается такое чувство, будто моя жизнь – это изощренный вид крематория.
Сказать по правде — я устал. Я устал быть один. Устал в одиночестве гулять по улицам.