Раз не можешь ни с кем ужиться на одном месте, значит твоё предназначение — это дорога.
— То было не моё место.
— А где же тогда твоё?
— Где воздух лёгкий и всё-всё, каждая мелочь, обволакивает, как перчатка пальцы.
Раз не можешь ни с кем ужиться на одном месте, значит твоё предназначение — это дорога.
— То было не моё место.
— А где же тогда твоё?
— Где воздух лёгкий и всё-всё, каждая мелочь, обволакивает, как перчатка пальцы.
Время в дороге растягивается, оно обманно. Кто идёт, не считает часы, не гонит годы.
— То было не моё место.
— А где же тогда твоё?
— Где воздух лёгкий и всё-всё, каждая мелочь, обволакивает, как перчатка пальцы.
... когда человек оказывается на своём месте, он – весь, целиком – внезапно обретает смысл.
Я был сиротой, потому мне ничего не оставалось, как отправить себя в дороги. Только с них меня и не гнали.
Рамон остался. Длинная на часах бежала, толстая ползла за ней, а чиновники хлопали папками: не знали, как выманить упрямого старика. Однажды утром мы увидели с высоты, как наш Сан-Луис становится дном. Поднималась вода. «Что с Рамоном?» — спрашивали мы у трусливого народца в галстуках и пиджаках. Те отмахивались: «Да помер он. Живите спокойно уже». Но спокойно нам не жилось: на затопленной церкви всё так же звонили колокола. Только теперь не к службе, а по ночам.
Раз или два в году, чаще всего весной, случаются дни, когда каждый делает ровно то, чего делать не должен.
Говорят, духи тех, кто умер не своей смертью, вызвать просто: они всегда рядом с живыми.