— Да что такое с вами, американцами? Как может такая тупорылая нация быть такой богатой и такой высокомерной? Американцы… кинозвезды… телезвезды… назовут детей Яблоками, Одеялами, Голубыми и Сволочами и еще хрен знает как.
— И это ты к чему?...
— Это я к тому, что у вас любая херь демократией называется. Насилие… жадность… тупость… но если это делают американцы, то все ок.
— А что если — что если всё гораздо сложнее? Что если и в обратную сторону всё тоже — правда? Потому что, если от добрых намерений иногда бывает вред? То где тогда сказано, что от плохих бывает только плохое? А вдруг иногда неверный путь — самый верный? Вдруг можно ошибиться поворотом, а придешь всё равно, куда и шёл? Или вот — вдруг можно иногда все сделать не так, а оно все равно выйдет как надо?
— Что-то я не слишком тебя понимаю.
— Ну… я вот что скажу, сам я лично никогда так вот резко, как ты, не разделял плохое и хорошее. По мне, так любая граница между ними — одна видимость. Эти две вещи всегда связаны. Одна не может существовать без другой. И я для себя знаю — если мной движет любовь, значит, я все делаю как надо. Но вот ты — ты вечно всех осуждаешь, вечно жалеешь о прошлом, клянешь себя, винишь себя, думаешь: «а что, если?», «Как несправедлива жизнь!», «Лучше б я тогда умер!» Короче, ты сам подумай. А что, если все твои решения, все твои поступки, плохие ли, хорошие — Богу без разницы? Что если все предопределено заранее? Что, если эта наша нехорошесть, наши ошибки и есть то, что определяет нашу судьбу, то, что и выводит нас к добру? Что, если кто-то из нас другим путем туда просто никак не может добраться?
Борис по пьяни, бывало, серьезнел, поддавался русской любви к проблемным темам и вечным вопросам и сидел теперь на мраморной столешнице, размахивал нацепленной на вилку колбаской и несколько горячечно рассуждал о нищете, капитализме, глобальном потеплении и о том, в какую жопу катится этот мир.
Мы уже знаем, что демократия — это когда побеждают истинные демократы. Вряд ли наши американские кураторы серьезно собирались внедрять этот свой передовой метод у себя дома. «Такое впечатление, что они потренировавшись в Киеве, готовы у себя в Вашингтоне Майдан организовать», — сказал Владимир Путин.
«Почему в Соединенных Штатах никогда не было госпереворотов? Потому что в Штатах нет посольства США». Этот старый анекдот — исчерпывающий комментарий к обвинениям во вмешательстве кого бы то ни было в американские выборы. С 46-го по 2000-е годы США по меньшей мере 81 раз пытались влиять на выборы в других странах, пишет «Лос-Анджелес Таймс». «США прибегали к оккупации и военным вмешательствам в целом ряде стран, а также подстрекали к путчам в целях свержения популистов, которые были избраны демократическим путем», — пишет «Вашингтон Пост». В качестве самых печально известных эпизодов газета напоминает о свержении и убийстве Лумумбы в Конго в 61-м, свержении Моссадыка в Иране в 53-м и Альенде в Чили в 73 году. Как заметил тогда нынешний большой друг российского народа Генри Киссинджер, «не вижу, почему это мы должны устраниться и наблюдать, как страна становится коммунистической из-за безответственности собственного народа».
Источник великой печали, которую я только-только начинаю осознавать: нам не дано выбирать себе сердца. Мы не можем заставить себя хотеть того, что хорошо для нас, или того, что хорошо для других. Мы не выбираем того, какие мы.
Главная угроза американской стабильности и, вообще, американскому обществу и существованию Америки — представляет собой демократия . И, собственно, Америка идёт по этому пути — надо демократию ликвидировать. Ценность демократии очень относительна. Ты знаешь, я тот ещё демократ... Я тут придумал, кстати, интегральное определение демократии. Демократия — это когда начальство «ссыт» своих подчинённых. Это омерзительное зрелище, ни одна нормально работающая структура в этой обстановке эффективно работать не может.
Беда была вот в чем (и в этом я сам не раз убеждался) — когда через тридцать шесть часов тебя всего начинает корежить, а дальнейшая жизнь без опиатов зияет перед глазами мрачным тюремным коридором, нужен какой-то очень убедительный повод, чтоб и дальше шагать в эту тьму, вместо того чтоб развернуться и снова провалиться в роскошную перину, с которой ты по дурости решил встать.
Само волшебство картины, сама её живость были как тот чудной, воздушный момент, когда западал снег, перед камерами завертелись снежинки и зеленоватый свет, и наплевать уже стало на игру, кто там выиграет, кто проиграет, хотелось просто упиваться этими безмолвными, летящими по ветру минутами. Я глядел на картину и ощущал такое же схождение всего в единой точке: дрожащий, пронзенный солнцем миг, который существовал в вечности и сейчас. И только изредка я замечал цепь у щегла на ножке или думал о том, до чего же жестоко жизнь обошлась с маленьким живым созданием — оно вспорхнет ненадолго и обреченно приземлится в то же безысходное место.
Да не ищи ты никакого смысла. Может, смысл как раз в том, что такой он большой, этот смысл, что сам ты его никак не разглядишь, не поймешь.
Cлайд с цитатой