Юрий Левитанский

Вообще, с годами я предъявляю всё меньше претензий. Это, должно быть, естественно: чем человек «зрелее», тем лучше он понимает, что предъявлять претензии к окружающим неинтеллигентно. Интеллигентно предъявлять их к себе – и в чём-то это смыкается с основными догматами христианской веры, независимо от того, верующий ты или атеист.

0.00

Другие цитаты по теме

Если бы я мог начать сначала

бренное свое существованье,

я бы прожил жизнь свою не так —

прожил бы я жизнь мою иначе.

Я не стал бы делать то и то.

Я сумел бы сделать то и это.

Не туда пошел бы, а туда.

С теми бы поехал, а не с теми.

Зная точно что и почему,

я бы все иною меркой мерил.

Ни за что не верил бы тому,

а тому и этому бы верил.

Я бы то и это совершил.

Я бы от того-то отказался.

Те и те вопросы разрешил,

тех и тех вопросов не касался.

Словом,

получив свое вдвойне,

радуясь такой своей удаче,

эту,

вновь дарованную мне,

прожил бы я жизнь мою иначе.

— Какой круг вы считаете своим? Кто в этот круг входит?

— В этот круг входят простодушные люди разных совершенно специальностей. Учёные, технари, литераторы. Артистов минимум. Есть люди, которые смотрят на тебя, а сами видят свою селезёнку в этот момент, а есть люди, которые смотрят в мир, и их я люблю.

Я очень простой человек... Я не люблю окружать себя тем, что не могу иметь.

Я верю, что качества человека определяются его окружением, а не наследственностью.

Можете не беспокоиться. Я не подонок какой-нибудь. Особой симпатии я обычно у людей не вызываю — но стараюсь не делать так, чтоб им было за что меня ненавидеть.

Из зеркала на меня взирал незнакомец — и отныне этим незнакомцем был я сам. Но теперь я знаю, кто он, и смогу управлять им.

Когда мои родители поженились, мы все трое были детьми. Отцу было шестнадцать лет, маме — пятнадцать, а мне — два.

Если что-то идёт не так, я смотрю в окно. Трусливо поглядываю в сторону окна. И взвешиваю, где же мне будет лучше — снаружи или, как сейчас, внутри.

Мой отец был булочник, и на культуру ему было насрать. Бывало, играю я на пианино, а он входит, стряхивает мучную пыль со своих волосатых рук и говорит: «Что это за херню ты играешь?» Я говорю: «Бетховена». А отец: «Неудивительно, что он оглох. Ради бога, выйди и займись чем-нибудь». Теперь мне во многом понятен его цинизм.

Я не переживу XIX столетия. Англичане не вынесут моего дальнейшего присутствия.