Джек Керуак. В дороге

И в это совершенно особое, самое удивительное мгновение моей жизни я вдруг забыл, кто я такой. Я находился далеко от дома, в дешевом гостиничном номере, каких никогда не видывал, был возбужден и утомлен путешествием, слышал шипение пара снаружи, скрип старого дерева гостиницы, шаги наверху и прочие печальные звуки, я смотрел на высокий потрескавшийся потолок и в течение нескольких необыкновенных секунд никак не мог вспомнить, кто я такой. Я не был напуган. Просто я был кем-то другим, неким незнакомцем, и вся моя жизнь была жизнью неприкаянной, жизнью призрака. Я проехал пол-Америки, добрался до пограничной линии, отделявшей Восток моей юности от Запада моего будущего, и потому-то, быть может, и произошло такое именно там и именно тогда, в тот странный багровый предвечерний час.

0.00

Другие цитаты по теме

– Что ты с собой собираешься делать, Эд? – спросил я.

– Не знаю, – ответил он. – Живу себе. Врубаюсь в жизнь.

После долгого разговора в темной гостиной я уложил ее в своей спальне. Она была миленькой девчоночкой, простой и правдивой, и ужасно боялась секса. Я сказал ей, что секс прекрасен. Я хотел ей это доказать. Она позволила мне, но я оказался слишком нетерпелив и не доказал ничего. Она вздохнула в темноте.

Парни и девушки так уныло проводят время друг с другом. Желая выдать себя за людей искушенных, они сразу же, даже для приличия не поговорив, отдаются во власть секса. А говорить нужно не слова обольщения — нужен простой, откровенный разговор о душе, ведь жизнь священна и драгоценно каждое её мгновение.

– Я хочу жениться на одной девушке, ...– затем, чтобы с нею можно было отдыхать душой, пока мы оба не состаримся. Ведь это не может продолжаться все время – все эти безумства, все эти метания. Мы должны куда-то идти, что-то отыскать.

Всегда есть что-то еще, еще чуть-чуть больше – и никогда не кончается.

Естественно, теперь, оглядываясь назад, я могу сказать лишь одно: то была смерть; смерть настигает нас перед самыми небесами. Единственное, чего мы жаждем, пока живем, что заставляет нас вздыхать, стенать и испытывать в различных видах сладкую тошноту, – так это воспоминание о некоем утраченном блаженстве, которое, вероятно, мы пережили еще во чреве матери, и которое может быть воспроизведено лишь (хотя мы никак не желаем допустить этого) в смерти. Но кому же охота умирать?

Послушайте, все мы должны сойтись на том, что всё прекрасно и нет нужды волноваться ни о чём на свете, мы просто обязаны понять, что на самом-то деле мы ни о чём и не беспокоились.

Теперь ему уже было же только совершенно на все плевать (как и прежде), но, к тому же, его теперь заботило абсолютно все в принципе: то есть, ему было все едино: он был частью мира и ничего с этим не мог поделать.

Я пялился в унылость собственных дней. Мне тоже нужно было пройти ужасно долгий путь.

Жизнь слишком грустная штука, чтобы прожигать её и растрачивать на кутежи.